В том же письме комиссии снова настаивают на создании резервной армии, независимой от армий на фронте. В настоящее время постепенно формируются корпусы этой армии. Комиссии, конечно, правы в своем сожалении, что это не было сделано раньше, но Жоффр работает над этим уже несколько месяцев, причем ему пришлось считаться с препятствиями материального характера. Комиссии требуют, кроме того: «1) усиления дипломатических шагов с целью добиться помощи балканских народов, с которыми надо было вступить в окончательные переговоры еще до отступления русских; 2) укрепления нашего фронта, превращения всех прифронтовых деревень в блокгаузы (фортификацию), подготовки вторых позиций на случай отхода наших войск, проведения временных путей сообщения; 3) защиты, вооружения, снабжения продовольствием и усиления наших крепостей на востоке и на севере, а также укрепленного лагеря под Парижем; 4) спешного приспособления береговых и судовых орудий для употребления на фронте и в крепостях».
Во второй половине дня в мой рабочий кабинет явились авторы этих требований: Жорж Лейг, Пенлеве, Гроде, Франклен Буйон, Гоннора и восемь – десять других делегатов от комиссий. Они делятся со мной своими патриотическими опасениями и учтиво высказывают свою критику: «Правительство не приняло никакого решения относительно Дарданелл. Правительство не знает, следует ли ему послать две дивизии, три или четыре или вообще ничего не предпринимать. А между тем время не терпит…» Итак, этим депутатам неизвестны ни оппозиция Жоффра против немедленной отправки войск, ни его намерение перейти в сентябре в наступление, ни нерешительные и противоречивые проекты Саррайля, ни работа, проведенная генеральным штабом, ни трудности соглашения с Англией. Эти депутаты, конечно, проникнуты самыми благими намерениями, но я лишен возможности что-либо им объяснить, не открывая военных планов и не возбуждая неудовольствия наших союзников. А между тем любовь к отечеству заставляет этих депутатов порицать правительство за его предполагаемое бездействие и, как логический вывод из этого, стремиться заменить это правительство другим. Я пытаюсь объяснить им, что мы не можем ежедневно информировать их о ходе переговоров между союзниками, что другие правительства могут обвинить нас в выдаче секретов и что проволочки, на которые они жалуются, например, в переговорах с Бухарестом, никак нельзя ставить в вину нашему министерству иностранных дел: они вытекают из трудности согласовать точки зрения России, Англии и Румынии. Но в одном отношении они остаются правы: «Мы лишь даем советы (правительству), но не влияем на (его) поведение». Я не очень уверен в том, что мне удалось убедить моих собеседников. Некоторые из них в чрезвычайно резких выражениях говорили мне об «инертности правительства». Они даже утверждают, что последнее голосование в палате и расклейка речи Вивиани не имеют никакого значения, что этим преследовалась лишь цель скрыть от заграницы истину и что никто уже не имеет доверия к кабинету. Я выступил против такого толкования, объявил его противоречащим всем парламентским правилам и, чтобы унять самых возбужденных из своих посетителей, дал им несколько справок, которые должны были успокоить их относительно их требований. Я даже позволил себе показать им, что по некоторым вопросам они ломятся в открытые двери. Однако после их ухода я с тоской задаю себе вопрос: рассеяли ли мои объяснения существующие недоразумения или лишь усугубили их?
Когда депутаты ушли, ко мне пришли Рене Вивиани, Мильеран, Оганьер и Жоффр. Мы сообщили главнокомандующему последние телеграммы Панафье и генералов Байу и де Ла-Пенуза и объявили ему, что правительство, в подтверждение своих предыдущих решений, считает безусловно необходимым отправить в самое скорое время подкрепления в Дарданеллы. Наши слова, видимо, очень взволновали и смутили его; он сказал нам, что вынужден оставить у себя четыре требуемые дивизии, что они нужны ему для поддержки наступления и даже на случай, если придется отражать атаку немцев. Когда мы напомнили его обещание, данное в Шантильи, он два-три раза хватался за голову и в большом волнении говорил о своей ответственности. Мы ответили ему, что правительство тоже несет свою ответственность, а я заметил ему: «Если наступление, которое вы готовите во Франции и в успехе которого я желал бы не сомневаться, внушено вам чисто стратегическими соображениями, то прекрасно, это касается только вас, и мы преклоняемся перед авторитетом главнокомандующего. Но если это наступление диктуется, на ваш взгляд, нашими отношениями к союзникам, то разрешите сказать вам, что открытие проливов имело бы более важное значение в глазах русского общественного мнения, а также для снабжения русской армии, чем выигрыш нескольких километров на нашем фронте».