— Я рад, что ты приехал, — номад обратился именно ко мне, разглядев старшинство в нашей маленькой компании. — Ты — хороший воин! — сказал он сурово. — Папай23 послал тебя к роду Орла. Кровь за кровь, набег за набег — таков обычай предков. Отведай со мной мясо и выслушай...
— Я, Фароат из рода Нотона, вождь паралатов, принимаю Напарис твое приглашение, — ответил, как подобает в таких случаях и, напоив коней, мы в сопровождении номадов поехали к их стойбищу.
Конина, испеченная на углях после вчерашней полбы, казалась божественно вкусной. Мы насыщались мясом, а Напарис рассказывал.
Владения его рода и рода Напита находятся по соседству. Их разделяет озеро. Как оказалось, не было никакого набега, и крови не было. Всего-то: соседи девчонку украли. Дочь его. Девушку звали Орой. Шестнадцать зим — хороший возраст для замужества, но Напита не настолько богат, чтобы получить такую женщину, рассуждал номад.
В каком же возрасте ты стал отцом? — думал я, замечая, что в пшеничных волосах Напариса нет седины, а щеки, под курчавой бородой — румяные и гладкие, голубые глаза еще блестят тем светом и задором, которые свойственны только юным.
Вино у скифа было дрянным, но в набитый мясом желудок еще вошло около полу литра. Подобрев от чувства сытости, а может, от винных паров, я сказал Напарису:
— Дело у меня есть важное. Две или три ночи займет. Сделаю, вернусь к тебе. Пойдем вместе к Напиту и заберем твою дочь!
Номад удовлетворенно кивнул и даже проводил нас к тракту до Мирмекия.
После полудня, ближе к вечеру, на востоке, над краем земли, показалась груда синих облаков.
— Горы? — спросил Авасий.
— Лес, — предположил я.
— Это стены Мирмекия — сказал Лид и оказался прав.
Скоро облака потемнели и стали сине-серыми. Резче выступили очертания города. Из марева возникли стены и башни. Вблизи их цвет был уже, не синим и не серым, а желтоватым, как глина под копытами коней.
Подъехали к воротам, когда совсем стало темно. Авасий постучал древком копья по доскам калитки.
— Куда так поздно? — кто-то крикнул со стены и какой-то воин, вскинув над головой факел, пытался разглядеть нас.
— Из Пантикапея к хилиарху Андронику с царевым приказом, — прокричал я в ответ.
Страж отворил, гремя цепью и засовом, узкую калитку, вделанную в огромный створ ворот. Мы спешились и вошли в город, ведя коней на поводу.
Один из тех воинов, что караулили у ворот, назвался Таргисом. Он предостерег, что в Верхний город ночью по приказу хилиарха никого не пускают, и вызвался проводить нас к гостинице. Парень смущался, ибо видел, что мы не бедны, а гостиница в нижнем городе подходила для ночлега нищим, путникам, не имеющим в полисе покровителей или родственников.
Андроник еще в Мирмекии, а не переправился через пролив в Кепы! Я так обрадовался этому факту, что в тот момент не задумался о возможных неудобствах, ответил воину:
— Веди.
— Следуйте за мной, — сказал стражник и пошел вдоль стены.
Мы пошли за ним, потом торопливо спускались по крутой, как горная лощина, тесной улице. Два раза нас останавливала стража, но присутствие Таргиса пресекало всякие расспросы.
Когда добрались до зловонных трущоб Нижнего города, очутились в таких глухих и грязных закоулках, что казалось самим никогда бы не выбраться отсюда, но Таргис, очевидно, хорошо знал дорогу. Быстро шагал и не задерживался у перекрестков. У низкой, вросшей в землю хижины, похожей на десятки других безобразных лачуг мимо которых мы проходили, стражник остановился.
Он ловко нырнул в темный пролом стены, окружающей домовладение и оказался под убогим навесом, среди беспечно разбросанных пустых амфор. Остановившись у маленькой двери с медной решеткой наверху, Таргис кулаком нанес по массивному косяку два мощных удара. Внутри тяжело завозились. Послышался хриплый голос:
— Кто?
— Гость, — ответил воин.
Дверь отворилась. В нос хлынула смешанная вонь соленой рыбы, гнилой капусты и винного перегара. Я, отодвинув от входа стражника, вошел в хижину.
Хозяин, заметив у входа шевеление, вытащил из жаровни тлеющую головню, зажег глиняный, с отбитым краем, светильник и уселся на лавку. Тощий, косоплечий, с взлохмаченной бородой, он сидел у низкого стола, заваленного остатками пищи, и неприветливо смотрел на меня. В углу, на куче прелого тряпья, кряхтела во сне женщина. Мне хватило мгновения, чтобы оценить удручающие перспективы ночлега в таком гадюшнике. Развернувшись на каблуках, я вышел и закрыл за собой дверь.