Успели как раз к началу. Артаз, увидев меня, остановил мальчишку, которого, наверное, намеревался отправить за мной и поднял над головой бронзовую чашу:
— Тебе Папай я жертвую это вино! Огради наше племя от чужих рук, от чужих глаз, от чужих языков!
Он плеснул в костер красное, крепкое вино. Высоко взлетело пламя. Кругом радостно зашумели многочисленные зрители. И молодые парни, и старики и женщины, стоящие за спинами мужчин.
— Папай принял жертву, нас ждет удача! — Артаз окинул строгим взглядом ликующих паралатов и, дождавшись тишины, продолжил, — Лопатку жирного барана я подношу матери Апи41. Храни нас от бед и защити наших женщин и детей от плохих людей, мора и непогоды!
Артаз поднял с деревянного блюда, стоящего у его ног мясо и швырнул его в костер. Лицо его подобрело. Он повернулся к толпе и крикнул:
— Пусть Табити42 возрадуется, увидит, как вы веселите свои сердца, не думайте о плохом!
Люди, смеясь и ликуя, разошлись, чтобы начать пировать у своих костров. Остались только те юноши, что были приняты Артазом в войско.
Тесть подошел ко мне и спросил:
— Ты сможешь сам заколоть быка?
Ох уж этот вредный старикашка! Все никак не уймется. Ему не сотней командовать, а жрецом быть самое то! Ну, раз говорит, что бычка уконтропупить надо, значит, сделаю:
— Смогу...
— Приведите самого крупного быка из стада! — закричал Артаз.
"Быка?" — удивился я и решил, что тесть хочет моей смерти. Вот только зачем это ему?!
Юноши схватили толстые волосяные веревки и побежали за кибитки к стаду.
Через некоторое время в стойбище паралатов снова поднялся гвалт. Все племя опять собралось у шатра Артаза. Быка, опутанного веревками, с трудом вели пять крепких парней.
У меня потемнело в глазах: то был огромный бычара! Он грозно ревел, с блестящих черных губ великана стекала густая слюна. Бык упирался, медленно поводил длинными загнутыми назад рогами и валил с ног державших его парней.
— Освободите его от веревок,— приказал Артаз.
Юноши сноровисто распустили хитрые узлы и путы упали. Парни отскочили от зверя как мальки от броска водного хищника, а бык топтался на месте, гневно раздувая ноздри. Топтал копытами землю, оставляя глубокие следы.
Тесть кивал мне, а я, признаюсь, остолбенел. На меня смотрели сотни чужих глаз. Смотрели с ожиданием, по-всякому. Чувствовал я и колючие взгляды. Хотел крикнуть Артазу: "Зачем?!" — да поздно. В моей груди постепенно, как вода в котелке, закипала злоба. И вот уже волна ярости захлестнула, заставив выпрямиться во весь рост, расправить плечи и вынуть из ножен акинак. Было так тихо, что все услышали, как взвизгнул металл.
Я шел к быку с одной мыслью — не злить зверя, быстро чиркнуть по горлу, да поглубже...
В толпе кто-то застонал от нетерпения. Бык тупо смотрел на меня и уже не бил копытами в землю. "Главное его не разозлить" — думал, когда ухватился левой рукой за рог. Великану моя фамильярность не понравилось. Он запрокинул голову и в тот момент я ловко перерезал ему горло, потом отступил в сторону.
Бык удивленно рявкнул, из его перерезанного горла потоками извергалась кровь, а он все еще стоял. В какой-то момент я почувствовал, что пора сыграть на публику. Ведь не случайно Артаз устроил этот спектакль?! Схватив великана за рога я попытался скрутить ему шею. Наверное, у него совсем не осталось сил, чтобы сопротивляться. Бык тяжело грохнулся на землю. Его толстые ноги дрогнули и стали неподвижны. Толпа заголосила, заревела, завопила. Подошел Артаз и сказал:
— Молодец, сынок! Не наше это племя. Родня Агафирса слухи распускала, будто вначале ты вождя убил, потом его воинов увел на верную смерть, а теперь хочешь и молодых мужчин погубить, что такой человек не люб богам. Вот и рядилось тебе судьбой с быком справиться. Это их обычай: кто сможет сам заколоть самого большого быка, тот и станет вождем с благословения Папая. Ты смог...
А ведь прав и на этот раз оказался тесть! Убитого мной быка разделали и наполнили мясом бронзовые котлы. Меня же паралаты окружили почтительным вниманием. Они воспрянули духом, повеселели и забыли на время о горе. Что было — то было. Горевать о погибших родичах — бесполезно. Они уже не вернутся, как ни бейся. Лучше пировать и думать о будущем, о славе и богатстве.
Один Авасий не пирует. Сидит у костра с кислым лицом: проспал он подвиг своего пазаки от того и не весел.
Мы праздновали весь день и полночи. И я понимал, что на этом паралаты не остановятся...