Обоз нашей батареи благополучно переправился вброд на восточный берег Буга. Я переменным аллюром повел батарею к той же переправе.
В это время на меня налетел скакавший на коне командир бригады. Вне себя от ярости, страшно ругаясь, он приказал повернуть батарею на мост, который уже обстреливался вражеской тяжелой артиллерией. Как я ни убеждал разгоряченного комбрига разрешить переправу вброд, который уже нами испытан, ничего не помогло.
Рысью повел я батарею по проселочной дороге и направил ее по мосту. Неподалеку разорвались два тяжелых снаряда. Лошади вздыбились. Одно из орудий врезалось в перила моста и загородило путь другим. С западного берега застрекотали пулеметы противника и стали расстреливать лошадей и людей, застрявших на мосту. Многие из бойцов спасались, прыгая в воду.
В эти трагические минуты какой-то командир на коне переплывал Буг. Он сильно затянул повод, и на моих глазах конь и всадник стали тонуть. Я крикнул ему во весь голос: "Отпусти повод, держись за коня, он тебя вынесет!"
Мы выскочили на восточный берег лишь с одним орудием, потеряв все снаряды. Три пушки остались на мосту. Нашей пехоты у моста не было, никто помочь нам не мог.
Совершенно обезумевший от горя и досады, я ринулся обратно на мост, чтобы снять с орудий панорамы, побить прицелы. Со мной пошел комиссар батареи Максим Павлович Просеков, человек исключительной храбрости. Всем бойцам, вооруженным винтовками, было приказано прикрывать нас.
Противник поливал мост пулеметными очередями. Мы ползком добрались до орудий, сняли панорамы и детали орудийных замков и вернулись.
Мне было нестерпимо больно за потерю трех орудий. Никогда, кажется, за всю свою жизнь я не страдал так, как в те минуты у моста.
Когда я доложил о случившемся командиру бригады, он стал угрожать, что расстреляет меня за сдачу орудий врагу. Я напомнил, что это случилось из-за его опрометчивого приказа, отданного вопреки моим предостережениям. Комбриг, однако, заявил, что такого приказа он не отдавал. Я напомнил, что есть живые свидетели.
Не знаю, чем бы завершился разговор, не появись в это время командир 84-го полка Тылтын. Он решительно вступился за меня и доложил комбригу, что в столь трудные минуты под огнем противника я спас ему жизнь на реке. Вмешательство командира полка разрядило обстановку.
Я настойчиво просил дать мне три бригадных броневика, чтобы снова ворваться на мост, подцепить орудия и вытащить их на наш берег. Со мной долго не соглашались, тягуче-медленно принимали решение, наконец, распоряжение отдано. Броневики выступили.
В головной броневик сел начальник разведки артдивизиона С. И. Макеев. Я и несколько бойцов на лошадях
последовали за броневиками. Враг открыл огонь. Когда мы подошли к мосту, то увидели, что он пуст: белополяки уже вывезли орудия на западный берег.
Меня душила злость. Я проклинал себя за то, что слепо выполнил нелепый приказ комбрига. "Каждый солдат должен знать свой маневр",- учил Суворов. Я же знал в тот момент свой маневр! Надо быть в бою не слепцом, а сноровистым и разумным командиром. Тогда батарея спокойно переправилась бы вброд. У всех нас настроение было подавленное. На следующий день нам передала одно орудие 2-я батарея нашего дивизиона. Командир этой батареи И. Н. Миловидов, хороший артиллерист и замечательный человек, искренне сочувствовал нашему горю.
На волоске
Вскоре наша бригада вновь участвовала в форсировании Буга, но уже на другом направлении. Новое наступление очень быстро опять превратилось в преследование отходившего противника. 12 августа мы прошли через Ново-Минек и близко придвинулись к оборонительному поясу восточнее Варшавы. Один из командиров рассказывал, что с колокольни костела уже видны башни польской столицы.
Но наступать на Варшаву не пришлось. Через четыре дня нас направили на левый фланг нашего фронта, где противник готовился нанести контрудар.
17 августа начались тяжелые бои с белопольской ударной группой. Противник теснил нашу 10-ю стрелковую дивизию. Мы отходили с боями.
83-й стрелковый полк, которому подчинялась наша батарея, к этому времени страшно поредел. В нем оставалось всего 150 - 200 усталых, обессилевших бойцов.
Как-то во время короткого привала над нами появился новенький самолет французского происхождения, но с бело-польскими знаками. Сделав два круга, он приземлился совсем недалеко от батареи. Белопольские летчики, видимо, приняли нас за своих, один из них даже вылез из самолета и помахал рукой. Бойцы взялись за винтовки. Только тогда поляки поняли, куда попали. Летчик, остававшийся в самолете, открыл огонь из пулемета, а другой в это время лихорадочно дергал пропеллер, чтобы завести мотор. Но взлететь им не удалось. Один из летчиков был убит, другой убежал.
Мы с криками "ура" захватили самолет и тут же торжественно объявили его народным достоянием. Красноармейцы выкатили чудесный трофей на дорогу, занесли его хвост на парную повозку, к которой пристегнули еще пару лошадей.
Необычный кортеж отправился в путь. Справа и слева шли красноармейцы с топорами и рубили придорожный кустарник, чтобы он не задевал крылья самолета.
Шли мы в приподнятом настроении: еще бы, взять новенький вражеский самолет!
Тут к нам прискакал командир бригады. Он ничуть не обрадовался нашему трофею, а накинулся на нас с бранью, назвал меня сумасшедшим, приказал немедленно уничтожить самолет, а батарее быстрее двигаться в район Ржахта, где встать на позицию. Пришпорив коня, он исчез из виду вместе со своей свитой столь же быстро, как и появился.
Приказ есть приказ. Самолет отвезли в сторону от дороги и сожгли. Мы с сожалением смотрели на свой пылающий трофей, и только начавшиеся взрывы заставили нас опомниться и стремглав бежать к батарее.
В Ржахте нам не пришлось останавливаться - было приказано двигаться на Юзефов.
Никто не знал обстановки; по моему мнению, она была неизвестна даже командиру полка.
Когда мы вошли в узкие улицы Юзефова, они были уже забиты обозами. Вдалеке слышались винтовочная стрельба и короткие пулеметные очереди. Командир полка приказал нам встать на окраине селения и открыть огонь по полякам, перешедшим в наступление. Мы установили орудия по обеим сторонам дороги. Ружейно-пулеметная трескотня все усиливалась, кое-где стали разрываться артиллерийские снаряды. Вот вынырнули из кустарника десятка полтора наших бойцов и пробежали мимо нас. За ними показалась редкая цепь солдат в польских конфедератках. Батарея открыла огонь с установкой на картечь. Уцелевшие белополяки, отстреливаясь, отскочили в кустарник.
А за нашей спиной уже гремел бой. В Юзефов ворвались белополяки. Положение становилось безвыходным. Наши войска отошли. Увозить орудия было уже поздно. Осталось единственное: вывести их из строя. По моему приказанию помощник командира взвода разбил прицельное приспособление, разобрал замок орудия и разбросал его части в разные стороны. Я сделал то же самое с другой пушкой.
В это мгновение на нас с гиканьем бросились белополяки. Что делать? С разбегу перемахнул через высокий забор, вблизи которого стояли наши орудия. Уходя от преследователей, я слышал, как они стучали о забор сапогами, пытаясь перелезть через него.
Какая-то польская батарея, видимо, не зная обстановки, открыла огонь по Юзефову. Усилились крики и стоны. Я бежал, не обращая внимания на близкие разрывы. Помнится, услышал резкий свист снаряда, меня что-то ударило.
Не знаю, сколько времени я пролежал, засыпанный землей. Очнулся, приподнялся на руках, выплюнул изо рта песок. Осмотрел себя: крови не видно, но ноги не двигаются. А вокруг - никого.
Послышался топот копыт. Я чуть не задохнулся от радости, увидев на коне нашего разведчика Волкова. В поводу у него оказалась моя лошадь. Заметив меня, Волков подлетел, поднял меня в седло, крикнул:
- Держитесь, как можете!
На галопе кони вынесли нас в более спокойное место, где Волков смог оказать мне первую помощь. Ноги ныли, точно от сильных побоев.