Серое весеннее небо Питера, который всегда остается Санкт-Петербургом, как бы его ни переименовывали горе-патриоты. Серая обшарпанная стена, три революционера с «Наганами». Даже страшно не было, лишь разочарование от нелепицы, что так бездарно погиб.
— Товарищ Отрощенков! Имею распоряжение товарища Церетели о дополнительном допросе этого гражданина.
— Успели, — ухмыльнулся тот, к которому обратился новоприбывший. — Иначе только дырки бы посчитали на жандармской морде.
На этот раз арестант удостоился поездки на авто. Разболтанный и гремящий от скверного ухода черный «Руссо-Балт» доставил его к доходному дому у набережной Фонтанки. Молчаливые конвоиры препроводили смертника на второй этаж, где в людном и прокуренном помещении сновали такие же революционно озабоченные люди — стремительные, решительные и вооруженные. Отдельная спаленка, превращенная в кабинет, содержала большой дубовый стол, за которым восседал фон Шауфенбах собственной чужеродной персоной.
— Присаживайтесь, товарищ э-э… Тишкевич, как вы написали у себя в мандате. Решили поиграть в тайного агента на свой страх и риск. Понравилось?
— Не могу утверждать. Полагаю, спасением от расстрела обязан именно вам?
— Можете не благодарить. Считайте маленьким презентом. Но такие знаки внимания делаю всего раз. Дальше мы вместе или нам окончательно не по пути.
— Все-таки не могу поверить, что меня или моих сокамерников так просто расстреляли бы. Вы же говорили, без якобинцев — сразу в империю.
— На самом деле, пока не расстреливают. И очень зря. Из слишком мягких лап добыча, как правило, ускользает. Но вас бы точно казнили. Вы — исключительная фигура, второе лицо в жандармском корпусе. Так сказать, олицетворение пороков режима.
— Мы действовали по закону.
— Именно поэтому сейчас любая революционная сволочь имеет право вас поставить к стенке без суда. Если бы не играли в законность, а сгоняли бы нечисть на каторгу, мне не пришлось бы ломать голову, как восстановить Россию хотя бы с большевиками во главе. Итак, времени больше нет. У вас два выхода — бежать из Питера или служить большевикам по моей программе. Не забывайте, решение Петросовета о казни царского сатрапа никто не отменял.
— Вы по-прежнему верите в Ульянова? Местные социал-демократы его не слишком хорошо приняли.
— Я вам больше скажу. На следующий день после вашего героического шпионажа раскол случился и среди большевиков. Ленина поддерживает несколько человек в редакции партийной газеты и дюжина вернувшихся с ним политэмигрантов. Без нашей помощи ему никак. Нужно обеспечить его приход к власти в течение года.
— Ленинцы объединят Россию?
— Да, кровью. А вот на их место через какое-то время придут гуманные силы.
— Когда?
— Не будем загадывать. Вряд ли скоро. Отвечайте — вас проводить до дома или остаетесь?
— А войдя в дело, больше из него не выйду.
— Не драматизируйте. Мне подходят только сознательные и добровольные помощники. Кроме используемых втемную. Учтите, наша задача ограниченная, привести их к власти да помочь на начальном этапе. Если негодяйчики дальше справятся сами, мы отвалим в сторону.
Никольский вздохнул, на несколько секунд оттягивая неприятное, но, похоже, единственно возможное решение.
— Самый последний вопрос. Вы чувствуете к Ленину и большевикам нескрываемое презрение. Вам не противно их поддерживать?
— Нет. Не забывайте, я — не человек. У меня есть отдаленный аналог вашего одобрения и порицания, комфорта и дискомфорта. Абсолютное большинство человеческих чувств и эмоций мне чужды и не очень понятны. Ленин, кайзер и, простите за откровенность, вы, господин Никольский, для меня лишь фигуры и пешки. Но на данном историческом отрезке мои интересы совпадают с общечеловеческими, российскими и лично вашими. Посему мне не понятно, почему вы мнетесь. Кстати, другие офицеры тоже. Ладно, подробности опустим. Ну?
— Согласен, — Владимир Павлович перешел рубикон и сразу почувствовал себя легче. Хотя ощущение, что вляпался в коровью лепешку, также присутствовало. — Что я должен делать?
— Деловой подход. Вариантов всего два. Первый — устройтесь на службу в контрразведку или ЧСК. Мне нужны там свои люди.
— Сомневаюсь, что удастся. Контрразведчики — военные. Они жандармерию презирают еще по прошлой жизни. ЧСК почти сплошь состоит из присяжных поверенных, близких к политиканам Временного правительства. Так что мой послужной список скорее вреден, чем полезен. Разве что криминальная полиция меня приютит.