На смерть Музы
Муза приходит только однажды.
Шепотом ветра, путающимся в весеннем разнотравье, шорохом листопада, воем вьюги или обжигающим суховеем врывается в жизнь.
Просто подходит момент, когда она умелым музыкантом касается струн души, выводя призывную песнь.
Для кого-то это звон колокольчиков, чья-то муза оживляет дыханием флейты. Моя играла на гитаре.
Неловко, порой фальшивя, но от того приятнее было вечером, под треск пламени в печи чувствовать неловкие аккорды, касаясь бумаги первыми, такими же неловкими строками.
Вместе взрослели, ошибались и радовались, когда удавалось подняться ступенью выше.
Я всегда ощущала ее поблизости. Клочком тумана и касанием ветра, бесплотной тенью, что нередко лукаво подсмеивалась, касаясь заветных струн в самые неподходящие моменты.
Нередко я злилась на озорницу. Нередко она обижалась, в ребяческом упрямстве подолгу не откликаясь на мой зов.
В такие моменты приходилось идти на хитрость.
Аромат чая получше прочего выманивал строптивицу.
Наш мирок был где-то на грани.
Ни явь, ни греза. Только грань, на которой приходилось балансировать.
Легкая и беспечная, прости, если можешь…
Я помню, как манила сладость твоей игры. Помню, как пьянил шорох ручки по листу, вынуждающий забыть о всем и всех. Вынуждающий ступить за грань.
Кто-то назвал это сумасшествием.
А я поверила, еще не зная, что есть безумие.
Вы знаете, как кричит муза, умирая?
Я знаю. Я помню ее крик под простые слова: «Нет. Не было. Не будет.»
Я помню, как пламя медленно пожирало страницы, исписанные быстрым почерком.
Как сворачивались, темнея, листы. Листы, ставшие той нитью, что тянула…
Незаметно. Неотвратимо тянула за грань.
Пламя поднималось выше. Струны… Струны рвались в безмолвном крике.
Яркий мир блекнул перед глазами, подернувшись дымкой тумана… Нет, не тумана. Дыма. Поднимающегося к ночному небу, дыма.
Муза приходит по своей воле, по своему желанию. Но уйти легкокрылой не удастся. Нельзя.
И стон рвущихся струн, и запоздалая ясность серости под сорванной пеленой…
Боль обжигает руки и в тишине застывшего мира раздается крик. Жар костра ранит ладони. Отчаянная попытка спасти ту, чей отголосок крика затихает вдали моего сознания, постепенно перекрываемый ревом… Ревом фальши скрипки…
Голос музы нежен, как бы не звучал. Голос Безумия — трель скрипки, взвивающейся к резкости высоких нот.
За убийством Музы не всегда следует пустота, бывает и что иное. Бывает, что за плечами в пляске на сломанном инструменте, взрывается трель скрипки Безумия.
Точка.
Привычно кривлю губы в насмешливой ухмылке. Отодвинув клавиатуру, потираю ладони.
А когда-то было больно… Когда-то, когда я еще не знала, что с гибелью музы может прийти что-то страшнее пустоты и серости, что, моля небеса о прощении можно получить не благословение, но наказание… Для всех и благо для себя.
— Всё, шиза моя, пошли, кофе готов!
Поднимаясь с места, привычно бросаю в тишину квартиры.
Сумасшедшая?
Вы тысячу раз правы, господа!
Конец