(Конечно, женщина втихаря выпивает. Сидит у окна с бокалом в руке. Не хочет, чтобы он знал. Как он может не знать? Лживая сучка.)
На Девятой есть одно место. Отель «Трилистник». Можно зайти туда.
Он рассчитывает на то, что они выпьют вместе. Чем хороша эта полька – она отменный собутыльник, а когда пьешь, вовсе не обязательно поддерживать разговор.
Главное, чтобы она не пила слишком много. Меньше всего ему хочется выслушивать ее жалобы и обвинения.
Меньше всего ему хочется наблюдать, как она хмурится и надувает губы. Она некрасивая, когда хмурится. Резкие морщины на лбу – как предсказание, какой она станет лет через десять, если не раньше.
Это нечестно! Ты обещаешь позвонить и не звонишь! Обещаешь прийти и не приходишь! Говоришь, что любишь меня, а сам…
Он столько раз слышал эти слова, что они уже начинают его утомлять.
Он столько раз делал вид, что внимательно слушает, хотя уже не всегда сознает, кто из них осыпает его упреками – его женщина у окна или его жена.
Он научился говорить женщине у окна: Конечно, я тебя люблю. Тебе этого мало?
Он научился говорить жене: Ты сама знаешь, что у меня много работы. Я, черт возьми, вкалываю как проклятый. Кто за все платит?
У него сложная жизнь. Это чистая правда. Он не обманывает женщину. Не обманывает жену.
(Хотя… Может быть, он обманывает жену.)
(Может быть, он обманывает женщину у окна.)
(Но женщины всегда знают, что их обманут, не так ли? Обман – одно из условий контракта на секс.)
На самом деле он честно сказал этой сладенькой секретарше-польке (предупредил ее) в начале, почти два года назад (Господи! Уже так долго! Неудивительно, что он задыхается и чувствует себя пойманным в капкан): Я люблю свою семью. Семья для меня всегда будет на первом месте.
(Дело в том, что она ему попросту надоела. Наскучила. Она слишком много болтает и даже когда молчит, он слышит, как она думает. Ее тяжелая грудь уже начала отвисать. Кожа на животе дряблая. Когда они лежат в постели, он порой с трудом подавляет желание схватить ее за горло и просто сжать посильнее.)
(Она, наверное, станет сопротивляться? Она вовсе не миниатюрная женщина, но он сильнее.)
(Та француженка, с которой они «повздорили», – он предпочитает именно это слово, – отбивалась, как бешеная лисица, или хорек, или ласка, но это было во время войны, в Париже, люди дошли до предела, даже совсем молоденькая девчонка, исхудавшая, точно голодный крысенок. Aidez-moi! Aidez-moi![37] Но на помощь никто не пришел.)
(Трудно воспринимать их всерьез, когда они что-то болтают на своем чертовом языке, похожем то ли на крик попугая, то ли на лай гиены. Еще хуже, когда они начинают кричать.)
Сегодня он вышел из дома поздно. Жена и так что-то подозревает, черт бы ее подрал.
Вчера он провел вечер дома, как примерный муж. Не пошел к своей девочке. Та, конечно, расстроилась. И все из-за жены.
Душной, холодной, как рыба, жены. Господи, как же она ему надоела!
Ему наскучила ее подозрительность. Наскучили ее обиды. Ее унылый, подавленный гнев. Но больше всего на него нагоняет тоску ее вечная скука.
Он, конечно, не раз представлял жену мертвой. Сколько они женаты? Двадцать лет? Двадцать три года? Он-то думал, ему повезло: женился на дочке состоятельного биржевого маклера. Но потом оказалось, что маклер был не таким уж и состоятельным, а через пару лет и вовсе стал банкротом. Даже просил денег взаймы у него.
Жена, надо признать, совсем подурнела. От былой красоты не осталось и следа. Увядшая женщина в возрасте. Лицо и тело оплыли, без слез не взглянешь. Он не раз представлял, как жена умирает (несчастный случай – он здесь ни при чем), и ему выплачивают страховку: сорок тысяч долларов, не облагаемых налогом. И он свободен и волен жениться на ком-то другом.
Вот только хочет ли он жениться на ней?
Черт! Ему надо выпить.
Уже одиннадцать утра. Чертов мерзавец опять опоздает.
После того, как обидел ее вчера!
Если он опоздает, она исполнит задуманное. Она будет колоть и кромсать – вот тебе, вот! – пока он не истечет кровью. Это гигантское облегчение: все наконец-то решилось само собой.
Она проверяет портновские ножницы, спрятанные под сиденьем. Что-то странное и тревожное: лезвия ножниц слегка отливают красным. Может, ими резали красную ткань? Но она не помнит, что резала красную ткань.
Наверное, просто так падает свет, проникающий сквозь тюлевые занавески.
Когда прикасаешься к ножницам, это как-то утешает.
Она никогда не взяла бы нож с кухни – нет. Никаких тесаков и ножей. Такое оружие для предумышленного убийства, а портновские ножницы – именно то, что схватила бы женщина, опасаясь за свою жизнь. Первое, что подвернулось под руку.