Выбрать главу

Они поспорили по этому вопросу всего раз, и больше она этой темы не касалась. Иначе ей пришлось бы рассказать, зачем столько лет моталась по стране. Если бы Фрэнк узнал, что она добывала для Ассоциации сведения – причем делала это бесплатно – и снабжала фактами адвокатов, он бы… Нет, она не хотела выяснять, как бы он себя повел. Мог отреагировать как угодно: от небрежно брошенного «Я тебя не понимаю» до предложения убраться из его дома.

По спине пробежал холодок. В следующее мгновение Лурлин поняла, что снова повела себя как провинциалка: встала посреди тротуара и разглядывает флаг и слова в окне.

Крепче прижав сумку, она перешла Пятую авеню и заставила себя войти в здание. Своими четкими формами и обилием позолоченной отделки оно напоминало отель. Вестибюль с мраморным полом, в стене напротив несколько лифтов, двери некоторых открыты, в кабинках в ожидании замерли лифтеры.

Лурлин вошла в ближайшую и, не глядя на лифтера, четко проговорила:

– Пожалуйста, на пятый. – Такой уж выдался день: смотреть ни на кого не хотелось.

Кабинка пропахла табачным дымом, но чувствовался и легкий намек на аромат женских духов. Кабинку во время движения потряхивало, однако Лурлин этого не замечала. Все здесь казалось ей волшебным.

Дверцы раздвинулись, и за ними открылся коридор с потертой плиткой или каким-то другим дешевым покрытием, под мрамор в вестибюле. По сторонам тянулись закрытые двери из матового стекла, отчего вид казался еще более удручающим.

– Пятый этаж, мисс, – объявил лифтер, ожидая, что она выйдет.

Лурлин проглотила застрявший в горле ком и сделала шаг в коридор. Дождалась, когда дверцы кабинки закроются, и пошла искать дверь с табличкой 518.

Найти ее не составляло труда. Дверь была слегка приоткрыта, и из-за нее слышался стрекот пишущих машинок и гул голосов.

У Лурлин совершенно пересохло во рту. Она заглянула в щель и увидела склонившихся над столами мужчин и женщин – женщины печатали, мужчины вели беседы по телефону. На стенах висели листовки и плакаты. Одни призывали чернокожих быть начеку, другие приглашали сторонников демократии вступать в Ассоциацию.

Все в помещении оказались черными. Ни одного белого.

Она была не из их круга.

Лурлин отвернулась, и в этот момент услышала женский голос:

– Могу вам чем-нибудь помочь?

Она набрала в легкие воздух. Могла ответить: «Нет, спасибо, я перепутала двери». И это было бы самым разумным. Но в ней с прошлых лет еще осталось достаточно решимости, чтобы снова повернуться к двери и сказать:

– Я… пришла к мистеру Уайту.

Стоявшая на пороге женщина была молода и привлекательна. Зачесанные со лба волосы открывали полные сострадания глаза.

– Заходите. Он здесь.

Чувствуя, как все внутри сжалось, Лурлин прошла сквозь матовую дверь и оказалась в мире письменных столов, звонивших телефонов и картотечных шкафов у стены. Гул голосов стал громче.

Все, кто был в комнате, подняли на нее глаза и тут же, не встречаясь взглядом, отвернулись, и Лурлин поняла: снова совершила тот же промах – задала себе направление, не определив реальной цели. Что она скажет мистеру Уайту? Что имела честь заниматься для него расследованиями? Так ли это? Был ли он для нее кем-нибудь еще, кроме голоса в телефонной трубке и фамилии на конверте?

– Мистер Уайт на совещании, – сообщил ей подошедший молодой человек. Он был выше Фрэнка, в костюме с жестким воротничком. Его карие глаза напомнили ей глаза того, кого линчевали в Уэйко. – Могу я вам чем-нибудь помочь?

Лурлин покачала головой. Ей следовало уйти. У нее не было реальной причины оставаться в этой комнате и беспокоить хороших людей.

– Они обсуждают алабамское дело, – объяснил молодой человек, словно она могла знать, что́ за событие там произошло. – Должны скоро закончить. Если хотите, подождите.

Лурлин неловко стояла, не зная, как поступить. Вокруг энергичные лица занятых делом людей, которые верят в свою цель и пытаются переделать мир.

Она же, творя свои «добрые дела», не помышляла менять мир, даже когда работала на Ассоциацию. Изучала его болячки на расстоянии – болячки ее мира – и, пользуясь выпавшей ей возможностью «помочь», оставалась лишь сторонним наблюдателем, подглядывавшим за чужими жизнями.

Никому она не помогла и, когда появился шанс сделать что-то реальное, когда требовалось пойти на риск, открыто заявить о себе, может быть, спасти человека, отступила, растворилась в ценностях, в которых была рождена, укрылась в браке – союзе не по любви и отнюдь не результате сокрушительной страсти. Она бежала в мир, в котором была воспитана, но и там потерпела неудачу.