Он смотрит на нее и моргает, словно делает снимки. Жалеет, что у него не осталось старенького пленочного «Никона» с телеобъективом. Представляет себя Джимми Стюартом в «Окне во двор», наблюдающим за убийством, – было бы здорово, правда?
Женщина в розовом – так он мысленно ее называет – наклоняется, потом выпрямляется и вертится на месте, как будто красуясь перед зеркалом, и только теперь он замечает, что там и вправду есть зеркало, в глубине комнаты. Но прячется в тени, и это уже что-то новенькое, он не помнит, чтобы раньше там было зеркало. У него вдруг мелькает мысль, что она может увидеть его отражение, и он делает шаг назад, в клубах сигарного дыма.
Но это, конечно же, невозможно. Он далеко, и, давайте начистоту, вампиры не отражаются в зеркалах – попробуй поймать меня в зеркале! Он хрипло смеется, и если бы не уличные шумы – автобусы, такси, сирены, – она могла бы услышать, как он смеется, и тогда все пошло бы не так.
Но может, она слышит, поскольку прекращает вертеться перед зеркалом, подходит к окну и выглядывает на улицу.
У него перехватывает дыхание, и он отступает еще дальше в комнату, в плотную темноту.
Она смотрит на меня, действительно, на меня?
Ему не видно, куда устремлен ее взгляд. Освещенное сзади, ее лицо остается в тени, а ее светлые волосы – бледный, расплывчатый нимб.
Потом она исчезает, уходит. Ему тоже пора, и он уже собирается отойти от окна, но она возвращается, едва различимая в тусклом внутреннем освещении, и открывает входную дверь. Потом свет гаснет, окна темнеют.
Если он поторопится, то успеет перехватить ее у подъезда, но он остается на месте, в темноте. Курит сигару, допивает виски. Заставляет себя продлить ожидание. Ему нравится этот этап, когда они еще не знают о нем, а он уже знает о них.
Три недели и два дня. Еще дюжина представлений. Для него это маленькие спектакли, сценки, которые женщина в розовом разыгрывает ради него одного.
Но хватит. Время пришло. Откладывать дальше нельзя, иначе он просто сойдет с ума.
Это легко. Он видит, когда она приходит и уходит, свет зажигается, свет выключается, видит, как она одевается на работу и раздевается, когда приходит домой. Видит, как она уходит на свидания и возвращается одна. Всегда одна. Ему это нравится. Шлюхи его не интересуют.
Дважды он проследил за ней до одного и того же ресторана, наблюдал с улицы через стекло. Она ест одна, читает книжку, одинокая, застенчивая – хороший знак. С этим можно работать.
Он смотрит на часы. Скоро она вернется домой. Он уже приготовился к ее приходу, оделся, как на работу, – дизайнерский летний костюм, волосы тщательно уложены, но не зализаны гелем, как у какого-нибудь волка с Уолл-стрит, одна густая прядь с проседью как бы небрежно падает на лоб, смуглый от автозагара. Дорогой английский одеколон, запах типично мужской, но мягкий, едва уловимый, она почувствует аромат, только если подойдет совсем близко, а она подойдет, можно не сомневаться.
На другой стороне улицы, в маленьком кинотеатре на три экрана-окна, зажигается свет – горячий, слепящий, – на мгновение весь мир раскаляется добела. Потом свет остывает, и она уже там, проходит через гостиную, одетая в строгое деловое платье, прямое, темно-синее. Она исчезает в спальне, он ждет. Через пару минут она снова в гостиной, теперь – в топе без рукавов и белых джинсах. Идет в прихожую, открывает дверь и выходит из квартиры.
Он тоже выходит.
На улице – нервы напряжены, но сердцебиение нормальное, у него никогда не бывает больше восьмидесяти ударов в минуту – он мельком видит свое отражение в магазинной витрине и остается доволен. Привлекательный мужчина, это видно любому, привлекательный и успешный; его атрибуты богатства не нарочиты, но их нельзя не заметить.
Он заворачивает за угол и видит ее. Голубой топ, белые джинсы, светлые волосы блестят в бледнеющем свете летнего вечера. Она выходит из подъезда, словно на киноэкране в его личном кино: она вся видна так отчетливо, в мельчайших деталях. Он дрожит от предвкушения, в голове глухо гудит, он идет следом за ней по людной улице, заходит в ресторан, где она уже сидит одна за столиком на двоих, ресторан – подделка под французское бистро, народу не так уж и много. Он садится за соседний с ней столик, заказывает бокал мальбека и наблюдает за ней, глядя поверх меню, как будто она выступает на крошечной сцене над верхним краем листа, на сцене, которую он создал исключительно для нее.