– Хорошо, – говорит она и заходит в подъезд.
Он смотрит ей вслед. Он знает, что она у него на крючке. Ей уже никуда не деться.
Он ждет неделю, ожидание для него столь же мучительно, как, наверное, и для нее, хотя у него есть свой собственный маленький театр на три окна: женщина в розовом, женщина в бюстгальтере и комбинации, женщина в трусиках, полностью голая женщина. Ожидание как тягучая карамель, липкая и сладкая.
Наконец он звонит, наблюдая за ней в окне.
– А, это ты… – Она стоит посреди гостиной, прижимая к уху трубку. – Я рада, что ты позвонил. – Но ее голос звучит равнодушно, такой холодный, далекий.
– Я был занят по работе. Пришлось уехать из города.
– И там не было связи? Где ты был?
Крючок засел даже крепче, чем ему представлялось.
– Просто был очень занят, – говорит он. – Извини.
– Ничего страшного, – смягчается она и пытается расстегнуть блузку одной рукой, держа телефон в другой.
Он все видит, все знает. Она только что пришла домой, зажгла свет, а теперь раздевается, снимает блузку, разговаривая с ним по телефону. Это как пантомима, а ее голос в трубке никак не соотносится с женщиной, за которой он наблюдает.
– Ты сегодня свободна? – спрашивает он.
– Мы с коллегой собирались в бар.
– Жаль. Впрочем, так мне и надо. Не звонил, не звонил, а потом вдруг в последний момент…
Долгая пауза.
– Знаешь, давай я сейчас перезвоню своему сослуживцу. Мы с ним можем встретиться и в другой день.
– С ним? – Слова вырываются сами, нечаянно. – Я пошутил. Кто я такой, чтобы тебя ревновать?
– А ты ревнуешь?
– Немножко.
– Мой бывший муж никогда меня не ревновал.
– Ладно, тогда я жутко ревную.
Она смеется.
– Давай встретимся через час. Мне надо принять душ и переодеться.
Он наблюдает, как она кладет трубку, снимает юбку, подходит к окну, выглядывает на улицу и задергивает занавески. Одну и вторую.
Она знала, что он за ней наблюдает?
Она увидела, что за ней наблюдает кто-то еще?
Черт.
Он так крепко сжимает в руке бокал с виски, что стекло трескается, кровь течет из ладони, капает на деревянный паркет, расцветает на нем бутонами крошечных алых роз.
Он идет в свою белую ванную, держит руку под холодной водой, наблюдая, как кровь стекает в слив раковины, и представляет себе сцену из «Психо», в которой потоки крови стекают в слив ванны, хотя, как известно, для съемок Хичкок использовал сироп «Хершис» – вполне правдоподобную замену крови в черно-белом кино, но не убедительную в жизни.
Рана не такая уж и серьезная, сосуды не задеты, хотя порез пульсирует болью, и чтобы остановить кровь, пришлось сменить целых три пластыря. Многообещающее начало вечера, думает он: кровь, боль.
– Что у тебя с рукой?
– Да так, ерунда, – говорит он.
Они сидят друг против друга во французском бистро, сегодня вечером здесь многолюдно и шумно. Он нарочно говорит шепотом, чтобы она наклонялась к нему поближе, ее лицо – буквально в нескольких дюймах от его лица.
Они снова заказывают по салату, хотя ему хочется мяса, полусырого, с кровью. Ему хочется ощутить вкус крови во рту, но можно и потерпеть, можно дождаться, когда все будет по-настоящему.
Ужин тянется бесконечно. Пустой разговор ни о чем. И все это время он думает только о том, как бы поскорее увести ее к ней домой, и ощущает тяжесть наручников в одном кармане и армейского швейцарского ножа – в другом.
На этот раз она приглашает его к себе. Квартира практически не изменилась. Осталась такой же, какой была раньше, когда здесь жила та, последняя. Новая обитательница не стала ничего менять. Он хочет спросить почему, но, конечно, не спрашивает.
– Твоя рука, – говорит она.
Кровь просочилась сквозь пластырь.
– Иди сюда. – Она ведет его в ванную комнату, резким движением сдирает пластырь с его ладони.
Он старается не морщиться.
– Неслабо порезался, – замечает она.
– «Китайский квартал», – произносит он.
– Что?
– Именно эти слова Фэй Данауэй говорит Джеку Николсону в «Китайском квартале». – Она озадаченно хмурится. – Один из величайших фильмов за всю историю кино, – поясняет он.
– Ты прямо киноман.
– Я смотрел его больше десяти раз. А какой там конец… – Он качает головой, представляя простреленную голову Фэй Данауэй.
– Плохой?
– Иногда плохой конец неизбежен. – Он смотрит на нее в упор.
– Ого, – говорит она, – это жестко.
– При случае обязательно посмотри, – советует он и снова старается не поморщиться, когда она клеит на рану свежий пластырь и осторожно разглаживает его пальцем.