Проходит день. Второй. Он не может сосредоточиться, не может думать ни о чем другом, кроме того, как ему не удалось исполнить задуманное, как женщина перехватила инициативу, подавила его и лишила способности действовать. Он никогда не позволял им главенствовать, ему невыносима сама мысль о том, что он потратил несколько недель впустую и не получил своего – не заставил ее жалко причитать и рыдать. Что это она им воспользовалась для своего удовольствия.
Это надо исправить.
Ее окна закрыты жалюзи, но он знает, когда она приходит домой, и на этот раз он готов.
Он сидит в кресле, в одной руке – бокал с виски, в другой – дымящаяся сигара. Он ждет.
Жалюзи поднимаются, и вот она, в розовом бюстгальтере и розовой комбинации. Такой он увидел ее в первый раз.
Он берет телефон, уже собирается ей позвонить, но тут она высовывается из окна и машет рукой.
Что?!
Он рефлекторно отклоняется назад, роняет телефон на пол. Поднимает и видит, что экран треснул.
– Черт!
Женщина снова машет рукой, зовет: «Иди сюда». По крайней мере, ему так кажется, хотя и не верится, ее голос тонет в шуме вечернего города.
Она знала, что он за ней наблюдает? Знала с самого начала?
Он стоит в глубине своей темной гостиной, сжимая в руке разбитый телефон, и пытается сообразить, что происходит. А когда решается снова подойти к окну, то видит, что она машет кому-то другому… кому-то внизу? Но кому?
Он должен узнать.
Он тушит в пепельнице сигару, залпом допивает виски.
Он подбегает к ее подъезду, в висках стучит кровь, он весь дрожит. Но у подъезда никого нет.
Может, они уже поднялись.
Он набирает на домофоне номер ее квартиры, и она открывает, даже не спросив, кто там.
Он бежит вверх по лестнице на пятый этаж, перепрыгивая через две ступеньки, дыхание сбилось, он запыхался, он уже собирается постучать в ее дверь – ему хочется ударить по этой двери кулаком, выкрикнуть имя женщины, ворваться к ней, влепить пощечину и наконец сделать с ней все, что давно собирался, – и вдруг замечает, что дверь приоткрыта. До него доносятся голоса.
Он входит в прихожую, замирает, прислушивается. В голове вихрем проносятся мысли о расправе: он убьет ее. И того, кто сейчас с ней.
В коридоре никого нет. Голоса доносятся из гостиной, металлические, неживые.
Работает телевизор.
Идет программа новостей. Все в комнате, где мерцает голубой экран, кажется зыбким, размытым, но постепенно обретает очертания. Подушки, разбросанные по полу. Перевернутый стул. Собранный в складки ковер, словно на нем боролись. Его обычно спокойное сердце сейчас бешено бьется в груди.
Алые пятна на светло-коричневом линолеуме. Следы, ведущие в спальню, где отдельные пятнышки превращаются в дорожки. Лужа крови на смятой белой простыне, сброшенной на пол с кровати. Еще больше крови – на голом матрасе. Рядом с окровавленной простыней валяется половина розового бюстгальтера. Вторая половина – в дальнем углу, рядом со знакомой розовой комбинацией, разодранной в клочья и забрызганной кровью.
Он судорожно сглатывает ком, вставший в горле. Во рту все пересохло. Остаточный вкус табака становится едким, противным. Он вздрагивает от рева сирен, которых не слышал еще секунду назад, но теперь они близко.
Кровь стучит у него в висках, приливает к лицу жгучей волной, щеки горят. Он озирается по сторонам, видит, как занавески у нее в спальне колышутся на ветру, вспоминает, что за этим окном есть пожарная лестница, и бросается туда. Но почему? Он ничего не сделал.
Он уже почти вылез в окно, но тут в комнату врываются полицейские с пистолетами наготове и приказывают ему остановиться.
Как они здесь оказались? Откуда узнали?
В комнате для допросов душно, но холодно. Сколько его здесь продержали? Он потерял счет времени. Ему разрешили пить кофе, он выпил три или четыре чашки, его мочевой пузырь сейчас лопнет, но когда он спрашивает, нельзя ли сходить в туалет, они делают вид, что не слышат.
Его допрашивало несколько человек, один следователь за другим, они задавали все те же вопросы, совершенно бессмысленные и глупые.
Вы знали эту женщину?
Где она сейчас?
Что вы с ней сделали?
Проходит не один час, прежде чем ему разрешают сделать положенный по закону телефонный звонок.
Его адвокат, Рич Ловенталь, которого он знает еще с колледжа – нет, не друг, у него вообще нет друзей, но человек, которому он доверяет, – смотрит на него в упор, вздыхает и сплетает пальцы на своем громадном животе.