Что поделать, ко всему привыкает человек!
Катя лежала лицом к стене; странное у нее было чувство. Стена эта одевала ее каменным мешком, а сейчас Катя чувствовала ее не мешком, не преградой, построенной для того, чтобы отделить ее от всего мира, — стена сейчас соединяла ее со всем миром… Постучала Епифанову. Долго они переговаривались, высказывая друг другу соображения относительно суда. Епифанову, как уже прежде приговоренному к смерти и бежавшему, нечего ждать от суда, кроме подтверждения смертного приговора. Одна надежда на Павку. Он хоть и бандит, а видать, честный.
Ночью, накануне суда, в Катину камеру вошла надзирательница, разбудила:
— Одевайся скорее!
Катя невольно взволновалась: почему «одевайся скорее»? Может быть, на казнь? Решили тишком, без суда?.
Нет, на это они не пойдут.
В конторе уже находился Епифанов.
Впервые встретились они после того страшного дня. Улыбнулись друг другу, сели рядом.
В конторе только они да стражник. Медленно тянется время. В четыре часа пришли надзиратели, развели по комнатам, раздели, прощупали каждую складку платья, потом приказали одеться и вывели за ворота. Чистый, чистый морозный воздух! Сколько времени прошло с тех пор, как она дышала чистым воздухом! Звездное небо. И, как когда-то в детстве, изумилась звездному небу. Как ни объясняют его астрономы, а все же удивительно… Снег! Хрустит под ногами.
Надзиратели снуют по двору с фонарями, сани, казаки… Сплошная стена казачьих коней! Вот какой почет!
Пристав в шапке, надвинутой на глаза, схватил Катю под руку, усадил в сани, сел рядом, крепко прижал к себе:
— Пошел!
Кони рванули. Ночь, темень. Казаки плотным строем окружают сани, точно боятся, что арестантка разглядит что-нибудь в этой темноте. Впрочем, да, небо видно… Небо вы не можете скрыть, господа охранители существующего порядка!
Судить будут в здании офицерского собрания.
Даже через комнаты собрания вели с обнаженными шашками. Усадили в биллиардной. На биллиарде стоит лампа, слабо освещая большую комнату. Епифанов сидит в стороне. Вставать не разрешается, разговаривать тоже.
Около Кати два солдата с обнаженными шашками, и около Епифанова — два.
А за окнами, на дворе, по-прежнему темень. По-видимому, пять часов утра. Решила подремать, прижавшись затылком к стене. Мир необычайно сузился: комната, часовые, ожидание. Думала, что будет ждать суда спокойно. Оказалось, ждать спокойно не так просто, вот и дрема бежит от глаз.
Лампа догорает. Рассветает. Серый, серый свет на дворе. Двор полон солдат. Неужели их охраняет целый батальон?
И оттого, что их так боятся, что двух революционеров охраняет целый батальон, стало вдруг на душе просто и спокойно.
Заседание суда в большом зале. Много окон, солнце врывается отовсюду, сияет начищенный паркет, портреты генералов и царя на стенах, стулья вдоль стен, стол под зеленым сукном и два небольших столика для прокурора и защитника. Все сияет… Давно она не видела столько солнца. Какое счастье — солнечный свет!
Началась судебная процедура.
Обвинительное заключение Катя знала и поэтому не столько слушала его, сколько разглядывала судей. Ни одного приветливого лица! Решение, по-видимому, принято заранее, здесь будет только выполнение формальности.
Защитник удивил ее своей напористостью. То ли Катя продолжала ему нравиться, то ли он не любил полицеймейстера…
— Итак, господин свидетель, — допрашивал он полицеймейстера, — вы сами утверждаете, что подсудимую держали за руки трое полицейских и что она была опрокинута наземь… Зачем же, господин свидетель, вы стреляли в безоружную женщину?
Катя вытянулась на своем стуле, точно струна. Вот громко, во всеуслышание, перед каменными лицами судей произносятся эти слова; стрелял в безоружную!
Полицеймейстер багровеет.
— Я защищался, — буркнул он. — Она шарила у себя на груди… Там у ней мог быть второй револьвер.
— Но вы же сами, господин свидетель, только что сказали, что полицейские держали ее за руки; как же в таком случае она могла шарить у себя на груди?
Полицеймейстер багровеет еще более и, не спрашивая разрешения суда, опускается в кресло.
Когда во время перерыва полицеймейстер проходил мимо Кати, он смотрел в землю, но Катя смотрела на него в упор и заставила поднять глаза.