Валевский сам вышел в переднюю, спросил басом:
— Кто там?
— Полиция, пристав!
— Это что за ночное хождение?
— Не разговаривать! Открывайте!
— Теперь вы не имеете права врываться…
— Макаров, ломай дверь…
Валевский снял запоры.
Дверь распахнулась. Ворвался поток холодного воздуха и вместе с ним — жандармы.
12
Горшенин не успел уйти. У отца он чувствовал себя спокойнее, чем в других местах, поэтому основательно раздевался и спал крепко.
Все-таки выследили! Стоял посреди комнаты, стиснув зубы, сжав в кармане револьвер. Прорваться к двери силой? Жандармы в первую минуту ошалеют, но дом-то ведь наверняка оцеплен!
Он сам привел в этом дом Грифцова! Что же это такое?!
Рванул дверь и вышел в коридор. Два жандарма взглянули на него и пробежали мимо.
Топали сапоги, звенели шпоры, стучали кулаки в двери и стены.
Горшенин стоял в коридоре, стараясь понять, взят Грифцов или нет. А что делать ему, Горшенину? К какой двери пробираться?
Пошел на кухню.
За столом сидел усатый жандарм; кухарка, наспех одетая, с платком на голове, стояла у плиты. Жандарм смотрел на Горшенина и не делал никаких попыток арестовать. Вероятно, этот просто следит, чтобы никто не вышел. А что, если попробовать?
Но жандарм у двери оказался раньше:
— Не надо, господин!.. Выходить не разрешается.
Широкая деревянная лестница во второй этаж. Нет там ли Грифцов? Горшенин поднялся во второй этаж и натолкнулся на офицера. Офицер оглядел его и прошел мимо.
Отец в халате стоял на пороге кабинета.
— Господин офицер, — говорил он второму жандарму. — Ведь был же манифест. А вы ворвались ко мне ночью!
Офицер не отвечал, три жандарма взбегали по лестнице.
— Ну что?
— Ваше благородие, нигде!
— Вызвать наряд, обыскать квартал… каждый камень, поняли?!
Горшенин прислонился к стене: Грифцова не нашли! Непостижимо, таинственно, под самым носом у врага Антон Егорович скрылся. Но почему никто не обращает внимания на Горшенина? Ничего о нем не знают?
Обыск продолжался два часа. Выяснилось, как спасся Грифцов. Он прошел в уборную, закрыл за собой на защелку дверь, выставил окно, которое вело на чердачную лестницу, выбрался на задний двор и перелез через стену.
У маленькой чердачной двери не дежурил никто!
Жандармы ушли. Прислуга подтирала полы в коридорах и комнатах. Валевский по-прежнему стоял в халате, курил и смотрел перед собой.
— Уцелел?! — отрывисто бросил он Горшенину.
— Просто себя ощупываю и не верю, — радостно говорил Горшенин, радуясь не столько тому, что уцелел, сколько тому, что ушел Грифцов. — Антон Егорович-то каков!!
— Да, циркач. Что у вас, специальную науку проходят?
— Да как сказать…
— Ну что ж, пойдем ночь досыпать.
— А я вот не понимаю, как это я уцелел?
— Обидно, что ли: сочли, мол, за малую сошку?
Валевский оглядел сына — ростом тот был в отца, а вот стройность материнская.
— Мог отец за тебя вступиться или нет?
— То есть как «вступиться»?
— Как — это его отцовское дело.
— Разве в таких делах жандармы слушают отцов?
— Если слово сопровождается кой-чем материальным, то слушают, и весьма!
— Почему же ты не заступился за своего гостя?
— Он сам за себя заступился… Ну, спокойной ночи… Иди к себе.
Валевский прошел в кабинет и лег в халате на диван. «Растяпы! Им в рот кладешь, а они и проглотить не умеют».
13
Рабочие Невского завода явочным порядком вводят восьмичасовой рабочий день!
Николай, Нина и Таня шагают по тракту вместе с группой рабочих.
Нина впервые в заводском районе. Воздух здесь иной: пахнет речной ширью, угольным дымом, болотной сыростью.
В проходной их не задержали. Прошли мимо главной конторы, мимо задымленных черных цехов и, отворив низкую дверь в кирпичной стене, оказались в большой мастерской. Люди на станках, ящиках, грудах железа, вагонетках…
Красные флаги свисают отовсюду.
Сейчас же Дашеньку и тех, кто был с ней, повели в обход больших станков к центру мастерской, к трибуне, обтянутой кумачом. Над трибуной развевалось красное знамя с изображением кузнеца, занесшего молот. У знамени дежурили двое мастеровых с длинными мечами в руках.
«Эти мечи все-таки оружие», — подумала Нина.
Трибуну занимали руководители митинга. Впереди стоял Хвостов, он предоставлял слово, отвечал на вопросы, успокаивал возникавший шум.