— Машу Малинину? — спросил Весельков, поднимая глаза к потолку. — А кто будет? Ты, Тихон Саввич?
— Хотя бы!..
— Сумеешь ли?
— Что я, девку не убью, что ли? — обиделся Пикунов. — Коров бил. В нашем деле крестьянском не огулялась коровка — значит, вали ее, кто же будет яловую год кормить? А тут девка… как-никак послабее.
— А стрелять как, — спросил старший Лебедев, — в упор?
— Известное дело, не по воробью же стреляешь.
В дверь постучали.
— Это я, — показалась Пикунова, — обговорили уже?
— Ну входи, входи, — недовольно разрешил Пикунов. — Ведь вот какое нетерпение.
Пикунова накрыла на стол. Подала водку, шустовскую рябиновку, бигус. Кислая тушеная капуста, перемешанная с сосисками и колбасой, была крепка, как водка.
— Свободы захотели! — сказал Пикунов, вытирая пот, проступивший на лбу после нескольких рюмок. — А государю императору свобода неугодна. Как и почему — не наше дело, а неугодна. А раз неугодна, то мы рабы его!
— Царские рабы! — крикнул старший Лебедев и стукнул кулаком по столу.
— Подлей водки, Архиповна, — указал на графин Пикунов. — Царь-то ведь связан по рукам и ногам: у него и суды, и присяжные, и газетки, которые следят за каждым его шагом и, чуть что, трубят по всему миру, а теперь еще и так называемый манифест. Манифест, братцы, его вынудили дать! Обступили со всех сторон и вынудили. А он человек мягкий, многострадающий — и дал… Слыхали, что учинили торговцы Сенного рынка? — Пикунов сделал многозначительную паузу и заговорил, выделяя каждый слог. — Не то третьего дня, не то вчера генерал-губернатор доложил царю: «Торговцы Сенного рынка, глубоко возмущенные происходящими в учебных заведениях митингами, воссылая господу богу за своего государя молитвы, просят меня повергнуть к стопам вашего императорского величества верноподданнические чувства вместе с готовностью души свои положить за батюшку царя и отечество», — Пикунов приподнял мохнатые брови и закончил: — На подлинном докладе рукою его императорского величества начертано: «Сердечное им спасибо от меня». Понимаете, не со студентами царь, не с интеллигентами, а с нами, дворниками, извозчиками, торговцами. Царь, бедный, смятен духом, только стоит и озирается на все происходящее.
— На восьмичасовой рабочий день поглядывает, — сказал Весельков. — Восемь часов работать, десять пьянствовать! Эх, милые мои, руки так и чешутся!..
Утром Пикунов, Весельков и старший Лебедев дежурили на углу Прогонного. Занимался над городом поздний зимний рассвет. Слегка розовело небо на востоке за Невой, над редкими фабричными трубами правобережья, Пикунов не видел ни труб, ни розового неба. В двадцати шагах от него, сунув руки в карманы, стоял Весельков.
Стрелять должен он, Пикунов.
Через час показалась женщина. На ней была серая теплая жакетка и коричневый пуховый платок, из-под которого выбивались ясные рыжие волосы.
Пикунов поспешил навстречу. Ощутив беспокойство, Маша замедлила шаг.
Пикунов шел к ней, размахивая левой рукой, а правую держал в кармане. Подумал: «Теперь уж все равно» — и вынул руку. Маша увидела толстый красный кулак с зажатым в нем револьвером, отшатнулась, побледнела, но продолжала идти.
Все заняло несколько секунд. Перед Пикуновым — синие, широко раскрытые глаза, он должен был поднять револьвер и выстрелить в эти глаза, но рука у него не поднялась, и, пробормотав ругательство, он прошел мимо. Прошел и вдруг спохватился — Маша перебегала на противоположную сторону, он стал стрелять по ней. Весельков тоже выстрелил.
Девушка стояла, оправляя платок. Вдруг из-за дома показались трое мастеровых. Впереди бежал Цацырин.
Пикунов почувствовал тупую злость. Машка Малинина была в двух шагах, как было не убить ее, а вот не убил! Но Цацырин сам бежит за своей смертью…
Из переулка вышел офицер… «При господине офицере тебя в землю положу…»
— Бей, Весельков, пусть видит его благородие…
Но Весельков скрылся в воротах. «…Эх, струсил!»
Пикунов поднял револьвер…
Но Цацырин метнулся в сторону, наскочил, ударил по голове, по руке, выбил револьвер… Пикунов вскрикнул и упал от удара в лицо.
Офицер стоял около него и, вместо того чтоб защищать, говорил:
— По женщине стрелял, мерзавец! Такого надо казнить на месте!
Хмель вылетел из головы Пикунова, он приподнялся и сел на земле.
— Ваше высокоблагородие!..