Страх перед «казаками» о чьих ужасных сабельных ударах ходили легенды, захлестнул сердца не только простых солдат, но и офицеров. Никто из них не дал команду построиться в ряд и дать залп по наступающей коннице. Лишь одиночки открыли огонь по катящейся навстречу им кавалерии, но они никак не могли остановить атакующий напор всадников Рокоссовского.
В одно мгновение высадившийся десант был рассеян и обращен в бегство. Дружной толпой китайцы бросились к недавно оставленным лодкам и плотам, чтобы спастись от свистящей смерти. Двести двадцать шагов, которые нужно было пробежать по ровной как стол маньчжурской степи, стали для многих из солдат последними. Словно карающие молнии метались в руках русских кавалеристов стальные сабли, с каждым взмахом теряя свой первоначальный блеск.
Сопротивления никакого не было. Бросая оружие, напуганная хрипло дышащей ей в спину смертью, плотная масса людей устремилась к водам Сунгари, дабы найти там свое спасение. Однако там его не оказалось.
Большинство лодок и плотов вернулись назад и в этот момент только подплывали к берегу с остатками десанта. У речного берега оказалось лишь с десяток лодок и несколько плотов, за обладанием которых вспыхнула драка. Люди не на жизнь, а на смерть дрались за спасительное место, а сзади набегали новые претенденты на счастливый билет.
Сидящие в лодках солдаты пытались выстрелами из винтовок отогнать русскую конницу от берега, но она уже успела смешаться с беглецами, и китайцы были вынуждены прекратить огонь. К тому же течение реки не позволяло плотам и лодкам стоять на месте, и они были вынуждены маневрировать.
Долго ещё неслись над водами Сунгари людские крики пока, наконец, густо облепленные плоты не покинули негостеприимные берега. Переправа была сорвана.
Сколько погибло от русских сабель и было унесено водами Сунгари, а также сколько в них пропало без вести, было трудно сосчитать. Свыше ста тридцати тел врагов, насчитали русские пограничники на поле брани, потеряв одиннадцать своих товарищей. Девятнадцать человек было ранено в этом бою, в том числе и сам командир. Чья-то шальная пуля задела его левую руку, но в азарте боя он этого не заметил.
Разозленные неудачей, китайцы возобновили обстрел русских позиций и прилегающих к ним территорий. Целых три часа, они утюжили северный берег из своих трехдюймовок. Снаряды падали не только на окопы и траншеи пограничников, но и на станцию, вызывая то там, то тут многочисленные пожары.
Цо Си уже не хотел захватить Таолайчжао в целостности и сохранности. Теперь его главным желанием было нанести противнику максимально возможный урон перед новым штурмом. По совету майора Комаци он намеривался повторить его ближе к вечеру, но в это время к нему прибыл нарочный от Чжан Сюэляна с приказом ждать его прибытия. Молодой генерал хотел лично осуществить взятие Таолайчжао.
Этот приказ и обрадовал и огорчил Цо Си. С одной стороны он позволял больше не атаковать ненавистный русский берег, с другой же стороны ставил его в крайне невыгодное положение перед высоким начальством. Казалось, темные тучи сгустились над головой Цо Си, но судьба была милостива к нему.
Выполняя приказ командующего, под покровом ночи пограничники оставили свои позиции, и отошли к станции Цайцзягоу, где на берегу Шуанчэня был создан новый рубеж обороны. Рокоссовский без особых происшествий довел свой отряд до указанного места, где сдал командование Трифонову, а сам убыл в Харбин на лечение.
Госпожа Судьба не только убрала грозного противника Цо Си, но и даровала ему лавры победителя. О том, что русские оставили Таолайчжао, подполковнику стало известно рано утром. Один из солдат вчерашнего десанта долгое время притворявшийся убитым, заметил уход русских и, переплыв реку, доложил Цо Си новость.
Спешно отправленная разведка полностью подтвердила правоту слов солдата. Когда к Сунгари прибыл Чжан Сюэлян, подполковник встретил его победным рапортом и был обласкан командующим. Поход продолжался.
Когда Рокоссовский прибыл в Харбин, столица Желтороссии была охвачена паникой. Сотни людей стремились покинуть город в одночасье оказавшийся на краю войны. Многие жители хорошо помнили те ужасы, что творили китайцы во время знаменитого «восстания боксеров» и не питали никаких иллюзий в случае захвата Харбина.
Сам город изначально не был предназначен для ведения боевых действий. Согласно договору с Китаем в нем не было развитой воинской инфраструктуры, что серьезно затрудняло его оборону. По приказу Зайончковского под военные госпиталя и казармы временно были переданы городские школы и гимназии.
Оберегая раненую руку от толчков толпы, Константин с большим трудом вышел из заполненного беженцами вокзала.
— Где, здесь ближайший госпиталь? — спросил штабс-капитан у военного патруля, встретившегося ему на привокзальной площади.
— Это вам надо, господин штабс-капитан в железнодорожную гимназию. Она здесь неподалеку. Охримчук, проводи господина пограничника и возвращайся на площадь, — приказал прапорщик солдату и учтиво спросил: — Вы откуда, из-под Таолайчжао?
— Верно оттуда.
— И как там?
— Нормально. Три дня китайцев в Сунгари купали, потом отошли по приказу командования. Вот у вас немного подлечусь, и будем вместе купать их здесь. Река здесь шире, — пошутил Рокоссовский и патрульные, радостно заулыбались в ответ. В той атмосфере страха и неопределенности, что за последнюю неделю накрыла Харбин невидимой пеленой, оптимизм прибывшего с передовой офицера был подобен лучу света в конце темного тоннеля.
В превращенной в госпиталь гимназии было довольно многолюдно. Близость к вокзалу, куда со всех концов КВЖД прибывали раненые пограничники, делало свое дело. Желая получить скорую помощь, люди шли в гимназию, вместо того, чтобы ехать на извозчике в больницу на Софийской улице.
Оказавшись под высокими сводами, временно превращенного в лазарет, дворца просвещения, Рокоссовский быстро нашел кабинет хирурга госпиталя господина Аникушкина. В чем ему помогла одна из сестер милосердия, в которых превратилось большое число преподавательниц гимназии.
Хирург оказался плотным, лысеющим человеком, в котором проницательный взгляд Рокоссовского быстро распознал поборника эпикурейства. В два счета он удалил старую повязку и занялся исследованием раны штабс-капитана.
— Хорошо, хорошо, а вот это не очень, но мы это дело поправим, — говорил эскулап, склоняясь над рукой пациента. — Сейчас будет немного больно, придется потерпеть. Вы ведь военный, тем более пограничник.
— Конечно, потерплю раз надо — вымолвил Константин, собрав всю свою волю в кулак. Йод у доктора щипал сверх всякой меры.
— Ничего, ничего. Главное инфекция в вашу рану не попало, иначе возникла бы угроза для всей руки. А так, при хорошем уходе и полном покое, через неделю-другую будете как новенький, — назидательно произнес хирург, — Сестра, наложите новую повязку и сделайте для руки перевязь.
Сидевшая вместе с хирургом, молодая сестричка стала проворно бинтовать руку Константина и при этом пыталась завести разговор. Красавец пограничник, ей очень приглянулся, но тут вмешалась госпожа судьба. Дверь в кабинет хирурга распахнулась и в её проеме возникла ещё одна сестра милосердия.
— Александр Федорович, привезли нового больного с пулевым ранением в грудь, идемте скорее, — требовательно сказала она Аникушкину, бросив на Рокоссовского мимолетный взгляд.
— Сейчас буду, — философски молвил врач, неторопливо покидая свое мягкое уютное кресло. Девушка уже собралась уходить, но неожиданно остановилась и, узнав Рокоссовского, удивленно воскликнула: — Костя, это вы!!?
— Конечно я, Аглая Петровна, — ответил Рокоссовский, радостный от случайной встречи с бывшей попутчицей. Расставшись по прибытию в Харбин, Рокоссовский клятвенно обещал писать госпоже учительнице, но навалившиеся дела не позволили ему сдержать обещание.
— Вы ранены? Там!? — взволнованно спросила девушка, и её страдальческий взгляд был для Константина дороже всех наград.
— Да, там, — смущенно произнес офицер, не желавший предавать своему ранению большого значения, — По утверждению доктор, заживет как на собаке!