— Я понимаю ваше горе и глубоко жалею вас, но необходимо подчиниться неизбежному. Не только с Амарой, но ведь и с нашей планетой вам придется же когда-нибудь расстаться. Итак, будьте благоразумны и подумайте, как было бы ужасно, если бы вы стали влюбляться во всякой стране, куда я вас повезу? — закончил, шутя, Сагастос.
Ардеа покраснел. Ему было стыдно своей слабости. С трудом овладев собой, он ответил:
— Я понимаю, что вы правы, и что даже для безопасности самой Амары необходимо, чтобы я уехал. Что же касается того, что я могу влюбиться еще в кого-нибудь, то это невозможно. Никто никогда не затмит образ очаровательной девушки, которую я встретил на ее же несчастье!
— Я с удовольствием вижу, что к вам вернулись рассудок и хладнокровие. Итак, одевайтесь, а потом спускайтесь вниз. Я же сейчас пойду к Рахатоону! Мне нужно поговорить с ним о делах и, кстати, придумать какое-нибудь объяснение вашему неожиданному отъезду.
Маг вышел, но тотчас же вернулся назад и тихо прибавил:
— Соберитесь с силами, чтобы неуместное волнение или подозрительные взгляды не выдали вас в минуту прощание. Помните, что только одна абсолютная тайна может спасти Амару!
Когда Ардеа спустился вниз, он застал всю семью в сборе. Прощальная трапеза была уже готова, и Рахатоон сказал слово, в котором выразил свое сожаление по поводу отъезда гостя, приглашая князя опять посетить их, если ему позволят обстоятельства. Ардеа благодарил любезного хозяина, избегая смотреть на Амару и обещая скоро вернуться. Это обещание князя вызвало легкую, как тень, усмешку на лице Сагастоса.
За столом было довольно тоскливо, несмотря на усилия мага поддержать разговор и на старания князя казаться веселым и беззаботным. Когда встали из-за стола, Рахатоон обнял отъезжающих и объявил, что желает иметь изображение князя для портретной галереи знатных чужеземцев, сделавших им честь своим посещением, и приказал дочери проводить гостя.
Крайне заинтересованный способом снимания с него портрета, а еще более счастливый неожиданным случаем остаться наедине с Амарой, Ардеа тотчас же встал со стула, и, так как времени оставалось очень мало, молодые люди быстро направились к горе, где находился храм.
На этот раз Амара привела его совсем на другой грот, откуда по винтовой лестнице, высеченной в скале, они прошли в нижнюю комнату уединенной башни, построенной на этой высоте. Поднимаясь по узкой лестнице, влюбленные обменялись поцелуями и повторили свои клятвы в вечной любви. На верху башни их встретил почтенный старец, которому Амара и передала желание отца.
Старик-ученый согласился и, пододвинув какой-то аппарат, привел его в движение. После минутного вращения цилиндра, от него отделилось что-то вроде подвижной рамки, обтянутой сероватой и прозрачной материей, дрожавшей и волновавшейся с легким потрескиванием. Поставив князя на металлический круг, старик приблизил к нему аппарат, и князь почувствовал прикосновение к лицу какой-то влажной и клейкой массы. С минуту ему казалось, что он задохнется, но это состояние быстро прошло. Тогда он увидел, что серое полотно, натянутое на рамке, точно уплотнилось и больше не двигалось. Ученый взял на столе что-то похожее на пульверизатор и начал опрыскивать ткань дождей" фосфорических брызг. Мало-помалу сероватое вещество сделалось прозрачно, как стекло, и на нем, как живая, обрисовалась голова князя, причем все оттенки кожи, глаз и волос воспроизведены были совершенно точно.
Восхищенный Ардеа попросил старика-ученого, если возможно, сделать ему другой портрет, который он хотел взять с собой на память, так как никогда еще не видал ничего подобного. Видимо, польщенный и довольный своим искусством, старик тотчас же исполнил его просьбу, и даже предложил сделать в его присутствии портрет Амары, чтобы он мог видеть весь процесс. Снятые с рамки портреты можно было свертывать, как бумагу. Они были так же гибки, но только имели то преимущество, что не ломались.
Когда Ардеа и Амара сошли вниз, то князь ей отдал на память свой портрет, а ее сохранил у себя.
— Я не хочу, чтобы тебе приходилось ходить в портретную галерею чужеземцев, чтобы смотреть на меня. Думай иногда обо мне, дорогая, и прости все зло, которое я причинил тебе, — с тягостным волнением прибавил он, сжимая молодую девушку в объятиях.
— Прощать мне нечего, и я нисколько не жалею, что была счастлива хоть на миг. А теперь иди! Смотри же, ты не позабудь меня, когда будешь далеко! Дорогу назад ты найдешь и один, а отцу скажи, что я пошла в храм помолиться со своими подругами.
Никто не удивился, когда Ардеа вернулся один и передал слова Амары.