— Помилосердствуйте, батюшка, ваше высокоблагородие, — голосит Захар,
— ведь это выходит, что мне за рогожку надо всем домом решиться… Будьте милостивы!.. Мы про такой закон, видит бог, и не слыхали… От простоты… Ей-богу, от одной простоты, ваше высокоблагородие.
Алексей Петрович на то кротко да таково любовно промолвил:
— Неведением закона, братец ты мой, отрицаться не повелено. На это тоже закон есть.
— Да где ж я, — вопит Захар, — сто целковых-то возьму? Люди мы несправные, всего третий год, как с братовьями разделились.
Так ведь вот какой добрый барин-от, дай бог ему доброе здоровье! Другой бы не помилосердствовал, сказал бы: "вынь да положь сто целковых", и говорить бы много не стал; а он только десятью целковыми удовольствовался… Добрая душа, правду надо говорить!
Пошел Алексей Петрович от Захара к Игнатию Зиновьеву. Изба-то рядом. Ну там все этак же. Обошелся чинно, ласково, безобидно… Свят, свят, свят, господь Саваоф, исполнь небо и земля величества славы твоя!..
Опять ярко-синяя молния, опять страшный громовой удар. Старик со страхом крестился, ребенок визжал, девчонка со страху под лавку запряталась.
Оправившись, Максимыч так продолжал речь свою:
— А хоша у Игнатья тоже рогожка на печи была, да, услыхавши про беду у соседа, на двор ее выкинул. Алексей Петрович противного у него не приметил, да, выйдя из избы, полез на чердак.
— А где, говорит, у тебя кадка с водой, где, говорит, швабра?
— Какая кадка, батюшка, ваше высокоблагородие? — спрашивает Игнатий.
— А ради пожарного случая, говорит, которую велено ставить. Где она?
Игнатий ему:
— Мне, батюшка, ваше высокоблагородие, по разводу, на пожар с ухватом ходить. И на доске, что у ворот прибита, ухват намалеван. Про кадку да про швабру впервой слышу.
— Как впервой? Да ведь у тебя должна же быть кадка с водой на чердаке?
— А на что ж она потребуется, осмелюсь спросить вас, батюшка Алексей Петрович? Дело теперь зимнее: вода в кадке замерзнет, какая ж от нее польза будет? А шваброй-то что тут делать, когда божьим гневом грех случится? Теперь на крыше снегу-то на аршин. Да и летом, коли за грехи несчастный случай доведется, не со шваброй мне на крыше сидеть, а скорее бежать на пожар с ухватом. И на доске намалевано, что с ухватом. А ежель по соседству загорится, так уж тут, батюшка, ваше высокоблагородие, не до швабры, не до ухвата: тут скорей за свое добришко хватишься, чтоб на задворицу его для бережья повытаскать.
— Да ты много-то, милый мой, не растабарывай, — говорит Игнатию Алексей Петрович. — Не я выдумал, чтоб кадка да швабра у тебя на чердаке была. Царское повеление, законом предписано. На-ка, вот, читай.
— Да я, батюшка, слепой человек: грамоте не обучен.
Велел грамотника призвать. Тот же сердечный Захар пришел. Подал ему спервоначалу Алексей Петрович двенадцатый том… Так, кажись, закон-от прозывается.
— Читай, говорит, вслух.
Вычитывает Захар, что у всякого крестьянина на чердаке надо быть кадке с водой и швабре.
— Фу, ты, прорва какая! А мы и не ведали.
После того Алексей Петрович Захару Уложенну в руки. Показывает статью.
— Читай, говорит, да погромче, чтобы все слышали.
Вычитывает Захар:
"Коли у хозяев домов нет в готовности на случай пожара сосудов с водой, с того брать по закону от пятидесяти копеек до пяти рублей".
У всех руки так и опустились, для того, что ни у кого на чердаках ни кадок с водой, ни швабры и даже никакой посуды, про какую Захар вычитал, с роду не бывало… Ко всякому мужику Алексей Петрович потрудился на чердак слазить. Все перед законом остались виноваты.
Что ж ты думаешь, кормилец? Ведь добрый-от какой! Закон уж велит пять целковых за ту провинность взять, а он, дай бог ему доброго здоровья, только по зелененькой со двора справил… Такой барин, такой добрый, что весь свет выходи — другого не найдешь. Дай господи ему многолетнего здравия и души спасения!.. Хороший, хороший человек…
— Лошади готовы, — сказал вошедший мужик. — За смазочку бы старосте надо…
— Прощай, дедушка!..
— Прости, родной, прости!.. Дай бог тебе благополучно!
— Так хорош у вас Алексей Петрович? — спросил я его еще раз по выходе.
— Расхороший-хороший, — отвечал Максимыч, — такой хороший, что не надо лучше.
Гроза промчалась… Свежо, благовонно… Стрелой летели добрые кони вдоль по уезду, что так благоденствовал под отеческим управленьем доброго Алексея Петровича.