– Какой ты мужчина?!
Митька исподлобья посмотрел на председателя. Лицо у Харитонова серьёзное. Не шутит.
– Усы у вас рыжие… Сбрили бы, – сказал он.
– Не хочу, – слегка улыбнулся дядя Гриша. – Мне с усами сподручнее… Между прочим, у Чапая тоже были рыжие усы. А вот у тебя никогда усы не вырастут.
– Почему?
– Потому что ты – монашка,
Митька спрыгнул с сосны и, запутавшись в плаще, упал.
Вскочив на ноги, подобрал плащ и швырнул дяде Грише.
– Возьмите! – Мальчишка кинулся было к дому. Но тут кто-то громко и визгливо крикнул. Митька вздрогнул и остановился.
– Как противно орёт, – сказал он.
– А ты знаешь, кто это? – спросил дядя Гриша.
– Ну да. Сатана это.
Дядя Гриша встал, надел плащ.
– Хочешь, покажу тебе сатану?
Большой, грузный, он легко шагал впереди, осторожно раздвигая ветви. Опять хохотнуло. Совсем близко. Дядя Гриша остановился. Сквозь ветви толстой осины просвечивало звёздное небо.
– Здесь! – одними губами сказал дядя Гриша.
Лес насторожённо молчал. Луна освещала макушки деревьев. Дядя Гриша сделал ещё несколько бесшумных шагов и поманил Митьку. С минуту, задрав вверх головы, стояли они под осиной и вглядывались в ветви.
– Сидит, ушастый разбойник, – прошептал дядя Гриша. – Видишь? Да не туда смотришь. Вон, на суку!
Митька с трудом рассмотрел среди ветвей большой ком перьев. На нём комок чуть поменьше, круглый. Вот он повернулся, и Митька увидел два светящихся зелёных глаза и две кисточки вместо ушей. Под ногой хрустнул сучок. Глазастая и ушастая голова быстро-быстро завертелась.
Митьке показалось, что она сейчас открутится. Но голова не открутилась. Она остановилась, скрипуче щёлкнула горбатым клювом, и филин, сорвавшись с сука, пропал в темноте. Чуть погодя далеко над вершинами деревьев ночное небо ещё раз чиркнуло широкое крыло.
– Жалко, ружьё не взял, – сказал дядя Гриша. – Капут был бы твоему сатане…
Они вышли к реке. Возле берегов Калинка была тихая, тёмная, а посередине играла, светилась. Вниз по течению плыли мерцающие звёзды. В кустах тоненько пискнула, захлопала крыльями птица и затихла. Видно, филин приснился. Вдали над водой и кустами неясно вырисовывалась мельница. Тень от старого дуба наполовину скрыла её из глаз. Мшелая дранка под луной мягко серебрилась. Окно в Митькином доме светилось. На белой занавеске отпечатались две головы и неестественно огромная самоварная конфорка. Головы двигались, а самовар стоял неподвижно и пускал в потолок пар. Дядя Егор и мама уже пришли. Чай пьют.
Председатель сельсовета на окно не смотрел, он смотрел на мельницу.
– Ишь где обосновались хитрые братья, – сказал он. – Нашли тихую обитель…
Митька смотрел на окна своего дома, и сердце его тоскливо сжималось. Не хотелось ему идти домой. Дядя Егор будет ругать за то, что убежал из молельни. А мать будет качать головой и плакать. Митька вздохнул.
– Пойдём к нам, – угадал его настроение дядя Гриша. – Ляжешь со Стёпкой.
Искушение было велико. Но Митька вспомнил, как его дядя Гриша обозвал «монашкой», решил быть мужчиной и отказался.
– Как хочешь, – сказал Харитонов. – А то пойдём? Стёпка обрадуется… Что ещё этот… делает?
– Удит рыбу.
– Много собирается их на мельнице?
– Не считал, – сказал Митька.
Харитонов достал из кармана пакет, протянул Митьке:
– Гостинец… Из Москвы.
Митька взял тяжёлый пакет, прижал к груди.
– Дядя Гриша, – шёпотом сказал он, – пойдёмте лучше к нам, а?
– Поздно, Митя…
– Больше не придёте?
– Приду… – помолчав, сказал Харитонов. – Ну, будь здоров, Дмитрий. Что Стёпке-то сказать?
– Ничего, – сказал Митька. – Я сам его увижу. А за гостинец… спасибо!
18. СЮРПРИЗ
В воскресенье утром Митька встал поздно. Немного полежал с открытыми глазами. Всю ночь снился страшный сон. А какой, мальчик никак не мог вспомнить. В памяти сохранилась только высокая скала с одинокой сосной, наклонившейся к глубокому озеру. Со скалы падали камни. «Бум-бум!» Камни падали без грохота, как будто они были сделаны из тряпок. Митька полез на сосну и сорвался… Падал, падал – и вот проснулся. Это конец сна, а начало так и не смог припомнить.
В доме тихо. Кажется, спят. Митька оделся, умылся и стал разыскивать съестное. В чугуне нашёл тушёную картошку с мясом. Подцепил полную поварёшку и стал есть. Мать заворочалась на кровати, но не проснулась. За стеной кряхтел квартирант. Он, наверное, не спал, но вставать было лень.
За окнами было сумрачно. На мокрых стёклах – извилистые дорожки. Дождь. Ненастье. Митька отвернулся от окна, и вдруг что-то шлёпнулось на пол, подкатилось к ногам. Шишка! Еловая шишка. Рядом с ней ещё две. Вот, значит, какие «камни» падали со скалы…
В распахнутой форточке показалась Стёпкина голова. На растрёпанных волосах блестели капельки дождя.
Митька вышел на крыльцо.
– Ну и здоров ты спать, – подошёл к нему Стёпка. Пиджак у него на животе оттопыривался. – Я в тебя еловыми шишками кидался… Промазал.
– Мне сон снился, – сказал Митька.
– Книжки принёс. – Стёпка запустил за пазуху руку и вытащил две книжки. Это были «Судьба барабанщика» Гайдара и «Чудотворная» Тендрякова.
– Божественная… – удивился Митька.
– Как раз для тебя, – сказал Стёпка. – Ты ведь богомол…
Митька нахмурился, вернул книжку приятелю.
– Не надо мне божественных… Читай сам.
– Я читал, – сказал Тритон-Харитон, ухмыляясь. – Теперь ты почитай… Она интересная, не то что библия…
Книги надо было спрятать. Иначе мать опять отберёт и куда-нибудь запрячет, а то и в печке сожжёт. Что ей дядя Егор скажет, то и сделает.
– Пошли в амбар, – сказал Митька, – там посидим. В амбаре раньше было сено, а теперь хранились дрова.
Ребята выбрали два толстых чурбака и уселись на них. Горьковато пахло берёзовой корой и опилками. Слышно было, как в крышу ударялись дождевые капли и долго скатывались вниз. Глаза быстро привыкли к сумраку. Над дверью было небольшое квадратное оконце, но свет падал не на ребят, а на начатую поленницу.
Митька раскрыл книгу и стал листать, внимательно рассматривая картинки. Стёпка молча наблюдал за ним.
– От нашей школы зимой экскурсия поедет в Москву, – сказал он.
Митька листал книгу и помалкивал.
– Пятнадцать человек поедут… Митька шуршал страницами, хмурил лоб.
– Кремль будут осматривать, мавзолей и всякие примечательности.
– Не пустит, – неохотно сказал Митька.
– Кто не пустит?
– Сан Саныч не пустит.
Стёпка прищурил один глаз, улыбнулся:
– Он тоже поедет.
Митька захлопнул книжку и сказал:
– Врёшь ты, книжка-то совсем не божественная, а наоборот…
– А ты почитай… Полезно. Это батя мой велел тебе принести.
Митька снова открыл книжку и увидел, что она не из школьной библиотеки, а из поселковой,
– И мамке своей дай почитать…
Митька промолчал.
– Хочется в Москву… – Стёпка прищурил оба глаза и шумно вздохнул.
– Мне и тут хорошо, – сказал Митька. Он знал, что его всё равно в Москву не возьмут. У него две двойки и троек хватает. Стёпка поедет. Он не отличник, но, если захочет, может учиться без троек. Ботанику не любит Стёпка. Тычинки, пестики. Терпеть не может их.
Стёпка наверняка поедет. Ему раз плюнуть тройки исправить…
Тритон-Харитон завертелся на берёзовом чурбаке, на лице всё шире расплывалась хитрая улыбка.
– Ты чего? – угрюмо покосился на него Митька.
– Я что-то знаю… – улыбка на Стёпкином лице стала до ушей.
– Брехун ты!
Стёпка перестал улыбаться.
– Я не брехун, – сказал он. – Тебя, дурака, хотят в Москву взять… Понятно, если пару по географии исправишь.
– Откуда ты знаешь?
– Поедешь, – уверенно сказал Стёпка.
Митька никогда в Москве не был, но, слушая в полночь бой курантов, он всегда представлял себе Красную площадь, мавзолей, Кремль. И свято верил, что однажды наступит в его жизни такой день, когда он очутится на этой площади. Он слышал по радио шум автомобилей, голоса людей и твёрдо решил, когда будет в Москве, то в 12 часов придёт на площадь, станет у Спасской башни и громко крикнет: «Ого-го-го! Это я, Митька-Лесник!» И пусть все-все услышат Митькин голос. И в Сосновке, и в других городах и сёлах.