Об этом часто мечтал Митька, слушая протяжный мелодичный бой часов. Но тут он вспомнил мельницу, мать, дядю Егора. А что, если Сан Саныч узнает, что Митька окрестился в реке? И зачем он всё рассказал Стёпке и Харитонову?
– Ты никому не говорил, что я окрестился? – спросил он у Стёпки.
– Батя знает…
– И больше никто? – допытывался Митька,
Тритон-Харитон отвёл в сторону глаза, поддал ногой сосновую чурку.
– Не бойся, – нехотя сказал он. – Никто.
Митька смотрел себе под ноги и всё больше хмурился.
– Не поеду я, Стёп, в Москву, – сказал он. – Нельзя мне… Я…
– Брось дурака валять.
– Нельзя мне, – сказал Митька,
За стеной кто-то приглушённо кашлянул. Ребята переглянулись. Митьке показалось, что он увидел в дверной щели чей-то прищуренный глаз.
– Кто это? – шёпотом спросил Стёпка.
Митька пожал плечами и засунул книги в дрова. Явственно зашелестела мокрая трава, дверь с тягучим скрипом отворилась, и в широком светлом квадрате появился дядя Егор. На его плечи был накинут зелёный отцовский дождевик.
– Ишь куда шпингалеты схоронились, – весело сказал квартирант. – В карты режетесь?
– У нас и карт-то нет, – сказал Митька,
– А чего же вы тут делаете?
– Дождь слушаем… – подал голос Стёпка. Он с любопытством разглядывал дядю Егора. А тот перевернул сосновую чурку и уселся на ней как ни в чём не бывало. Борода и волосы на голове были у него мокрые. Видно, долго стоял под дождём. Митька вдруг обнаружил, что у старшего брата на макушке просвечивает розовая лысина.
– Дядя Егор, у вас плешь, – сказал Митька.
Треугольные глаза квартиранта стали весёлыми. Он провёл ладонью по волосам, а когда убрал руку, – лысина исчезла.
– Гляди – нету? – удивился Митька.
Дядя Егор достал из потайного кармана пиджака почти новую колоду карт и подкинул на ладони:
– Умеете?
– В подкидного, – сказал Стёпка.
– Это чепуха, – усмехнулся дядя Егор. – Научить вас в преферанс?
Он разложил карты на полу и стал объяснять. Ребята смотрели на его белые тонкие пальцы и слушали. Но, когда стали играть, ничего не получилось. Трудная игра, непонятная. А дядя Егор так весь и светился улыбкой. Ему нравилось перебирать карты, щёлкать ими, тасовать. Он всё-таки научил мальчиков играть в другую, более простую игру. Достал из кармана большой кулёк шоколадных конфет и разделил на три равные части.
– Это вам, – пододвинул он две кучки ребятам.
Митька взял одну конфету и положил в рот.
– Это для игры, – сказал дядя Егор. – Одна конфета – десять копеек.
Скоро все конфеты снова перекочевали к нему. Митька проглотил слюну и бросил карты квартиранту на колени.
– Я не хочу конфет.
Дядя Егор рассмеялся, убрал карты в карман, а все конфеты пододвинул ребятам. Когда он ушел, Митька с интересом посмотрел на приятеля и спросил:
– Хороший мужик?
– Борода у него противная. И глаза… – сказал Стёпка, запихивая в рот сразу две конфеты. – Вкусные, чёрт…
19. БУТЫЛКА ПОД СТОГОМ
Мысль об экскурсии в Москву не давала Митьке покоя. Стёпка так и не сказал, откуда он узнал, что Митьку думают взять. Но Тритон-Харитон был человек надёжный. И врать он не станет. А школа? Пока Митька больной, ясно, почему он не ходит в школу. А потом? Если он и потом не пойдёт в школу, то всё – поездка ухнула. Да и вообще ему не хотелось бросать школу. Что за жизнь на мельнице? День дома просидишь – ни одного человека не увидишь. А география – это чепуха. Если он захочет…
– Ты что, оглох? – спросила мать. – Зачем к тебе ни свет ни заря Стёпка приходил, спрашиваю?
Митька, стиснув зубы, молчал.
– Господи, да что с тобой? – положила ложку на стол мать. – Глазищами так и зыркает…
– Оставь его, сестрица, – сказал дядя Егор. Он с аппетитом хлебал жирные щи, улыбался. К бороде его прицепился кусочек капустного листа. Когда квартирант широко разевал рот, борода его норовила заскочить в тарелку.
Митька отодвинул от себя почти полную тарелку и выбрался из-за стола.
– Не фокусничай! – пригрозила мать.
Он молча вышел. Слазил на чердак за портфелем, забежал в сарай за книжками. На речку идти не хотелось. Дядя Егор пообедает, отдохнёт и придёт рыбачить. А с ним встречаться не хотелось. Митька направился к высокому стогу, что был смётан на пригорке. Река шумела близко, но из-за кустов её было не видно. В каких-нибудь двадцати метрах от стога начинался сосняк.
Митька натягал немного сена и улёгся. Дождь перестал моросить, но небо над головой было словно серой ватой набито. Земля приятно холодила спину и пятки. Он достал из портфеля географию и стал лениво листать. Прочитал всё про тундру. Закрыл глаза и про себя повторил. На всякий случай прочитал про лесостепь, тайгу и смешанный лес. Повторил и, облегчённо вздохнув, убрал учебник в портфель. Теперь можно и книжку почитать. Сначала «Судьбу барабанщика», а потом эту… «Чудотворную».
Книжка увлекла его. Судьба маленького барабанщика Серёжи чем-то напоминала его, Митькину, судьбу. На лист уселся зелёный молибога и, покачиваясь на тонких ножках, стал усердно бить поклоны. Митька хотел щелчком сшибить его, но пожалел. Очень уж уморительно молибога кланялся. На него просто нельзя было смотреть без смеха!
Митька почувствовал себя неспокойно. Что-то заставило его оглянуться назад. И он сразу забыл про молибога. К нему по колючему косовищу шёл старший брат. В одной руке он держал удочку, в другой нёс связку плотвиц. Митька не поднялся, не спрятал книгу. Он даже не пошевелился.
Дядя Егор подошёл к стогу с другой стороны. Опустился на корточки и, зарывшись бородой в сено, засунул под стог руку до плеча. Митька услышал звон и бульканье. Спина дяди Егора стала медленно выгибаться, голова запрокидываться. И Митька снова увидел маленькую розовую лысину. С пятачок. И ещё он увидел стакан, который дядя Егор держал у губ, и бутылку.
«Водку хлещет», – безразлично подумал Митька.
Дядя Егор между тем выпил ещё полстакана, заткнул бутылку длинной деревянной пробкой, засунул под стог и сеном припорошил. Когда он уходил по косовищу домой, Митька видел, как на щеке его перекатывался желвак. Квартирант что-то жевал на ходу.
Со стороны реки послышалось негромкое кряканье, плеск. Там в камышах жила дикая утка. Митька её несколько раз видел. Утка была маленькая, серая, с коричневой спинкой и белым брюшком. Это было весной. Она тихо выплыла из осоки и, подивившись на цветной поплавок, нырнула под кувшинку. Её белый хвост трепетал под прозрачной водой, а серые лапы с жёлтыми перепонками смешно сучили. Второй раз Митька увидел её летом. У него упала в воду банка с червями и поплыла вниз по течению. Митька берегом обогнул камыши и полез в воду, наперерез, надеясь перехватить банку. И тут в маленькой заводи, окружённой камышом и высокой травой, он снова увидел утку. И не одну: вокруг неё были разбросаны маленькие пушистые жёлтые комочки. Митька не успел сосчитать, сколько их. Утка встрепенулась и что-то крякнула своим утятам. Они запищали, засуетились и вдруг все разом провалились под воду. Чуть погодя в зарослях речной повилики снова показалась утка. Она вертела своей точёной головкой – и с широкого утиного носа капала хрустальная вода.
Выросли утята и разлетелись куда глаза глядят. Осталась утка одна. Скучно ей. Иногда вечерами слышно её печальное кряканье. Может быть, по утятам тоскует? Или зовёт других уток, чтоб всем вместе, косяком, лететь в тёплые края?
Утка умолкла. С неба опять заморосил невидимый дождь. Не дождь, а мокрая пыль. Из сосняка выпорхнули две белобокие сороки. Словно по воздушным ухабам – вверх-вниз – оглушительно вереща, они перелетели через речку и опустились в берёзовой роще.