Когда предварительный набросок новой Программы был готов, его разослали по Политбюро, и Б.Н. Пономарев направил его некоторым консультантам, в том числе и мне. Меня сразу же неприятно поразило, что в этом варианте был полностью выброшен известный текст В.И. Ленина, с которого традиционно начинались все предыдущие Программы, принятые после 1917 года. Отсутствовала и сколько-нибудь глубокая характеристика особенностей современного капитализма. Я сформулировал свои замечания, Пономарев их направил дальше по назначению.
Через некоторое время Ричард Косолапов через члена редколлегии «Коммуниста» Бориса Лихачева познакомил меня с новым вариантом текста, в котором мои замечания не были учтены. Косолапов знал о моих предложениях, был в основном согласен с ними и предложил мне написать для журнала редакционную (т.е. анонимную, без подписи) статью по существу вопроса. Такая статья была мною написана и вскоре опубликована, вызвав соответствующий общественный резонанс.
Теперь о сути разногласий по поводу ленинского текста. Наиболее важным и актуальным я считал классическое положение о том, что мелкое товарное производство рождает капитализм ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе. Это положение Ленин сформулировал применительно к НЭПу, но оно звучало как предупреждение тем, кто в 1980-х годах ратовал за «рыночный» социализм» без соответствующего контроля и направляющего воздействия государства. Кроме того, в порах плановой экономики укоренился и быстро рос «теневой сектор», который грозил разрушить социализм изнутри. Поэтому я считал необходимым ленинский текст сохранить, как минимум оставить основные его положения. Группа же настаивала, что текст устарел, что Программа должна быть сокращена и не должна вдаваться в «теоретические дебри». Все эти доводы были, конечно, отговоркой, скрывавшей желание подготовить то, что с приходом Горбачева было названо «перестройкой», а на деле было курсом на капитализацию страны.
Не хотела группа принимать и мою характеристику транснационального капитализма. Помню, как на одном из партсобраний в Отделе меня обвинили в каутскианстве, т.е. в перепеве теории «ультраимпериализма» Карла Каутского. Это была, конечно, полная чепуха, поскольку в своем анализе я большое место уделял соперничеству между существовавшими тогда тремя капиталистическими центрами — США, западноевропейским Общим рынком (ныне ЕС) и Японией. Я дал своим критикам отпор, причём настолько чувствительный, что после собрания меня вызывал к себе Анатолий Черняев и журил за чрезмерную «агрессивность».
Вообще надо сказать, что Анатолий нередко принимал сторону упомянутой группы. Как ясно из мемуаров, написанных Черняевым много лет спустя, он в течение всего времени работы в ЦК был двурушником, втайне исповедуя антисоциалистические взгляды. В этом смысле он мало чем отличался от будущего «главного архитектора» перестройки А. Яковлева. Не случайно вскоре после своего избрания Генсеком Горбачев сделал Черняева одним из своих помощников.
Возвращаясь к написанной мною редакционной статье в «Коммунисте», скажу, что довольно долгое время после её публикации моё авторство оставалось тайной. Члены группы бесились, но всё больше по околопартийным сусекам — в открытую полемику на страницах того же «Коммуниста» или «Правды» вступать не решались.
Тем временем скончался Ю.В. Андропов, и Генсеком стал К.У. Черненко. Позиции «группы» ослабели, а редактора «Коммуниста» Косолапова усилились. Ричард считался человеком, близким к новому генсеку. У него на столе в редакции стоял тогда особый телефон прямой связи с Черненко, т.е. минуя обе правительственные «вертушки». На какое-то время «группе» пришлось притаиться.
Но кто-то из редакции журнала всё же проболтался о моём авторстве, и один из членов «группы» Александр Бовин в кабинете Черняева накинулся на меня с грубой бранью. Я тут же предложил ему полемизировать по существу и в открытую. Что касается обвинений в «предательстве», сказал я, то они совершенно не уместны, т.к. я своих взглядов не скрывал и, более того, передал через Пономарева в комиссию, работавшую над текстом новой программы. Черняев слушал наш спор молча. Он явно симпатизировал Бовину, с которым был в приятельских отношениях, но открыто поддерживать его не решался, поскольку чувствовал, что Пономарев на моей стороне.
Но вскоре после смерти Черненко и прихода к власти Горбачева положение стало меняться. Как-то мы с Ричардом обедали в одной из «кремлевских» столовых в Комсомольском переулке, и я завёл с ним разговор об опасностях для социализма пышного расцвета подпольного теневого бизнеса. Я предлагал завести на эту тему дискуссию в его журнале, но он отнесся к моей идее вяло и даже упрекнул в том, что я преувеличиваю серьёзность этой угрозы. Я почувствовал, что при новом генсеке Ричард ведёт себя более осторожно, и не стал настаивать. Но осторожность ему не помогла. Враги Косолапова быстро свели с ним счёты. В январе 1986 года, почти одновременно с моим увольнением из ЦК, его сняли с поста главного редактора «Коммуниста». Он ушёл преподавать в МГУ, где стал профессором кафедры философии.