Когда окончательно стемнело, Тэтч, Дэвис и все остальные, допив остатки рома, направились на север к берегу реки, где их поджидали шлюпки, и Бенджамен Харвуд заставил себя подняться и последовать за остальными.
Грезы наяву, за последние два года становившиеся все более ясными и настойчивыми, теперь приобрели такую яркость, что их можно было назвать галлюцинациями. И лишь постоянным усилием воли Харвуд удерживал себя в рамках реальности, заставляя себя не обращать внимания на те видения, которые, как он знал, существуют лишь в его воображении.
«Сейчас 1718 год, – повторял он себе, – я на западном побережье Флориды с пиратом Эдвардом Тэтчем и… моей дочерью… как же ее зовут, черт возьми? Только не Маргарет… Элизабет! Точно, именно так. Несмотря на то, что я вижу сейчас, на самом деле я не в церкви города Челси… мне не сорок три года, и сейчас не 1694 год, и вижу я не свою невесту, мою ненаглядную Маргарет, мою жизнь, мое прибежище… нет, это наша дочь, сосуд… сосуд для духа…»
Харвуд, жмурясь от ярких солнечных лучей, падающих сквозь широкое окно ризницы, вернул фляжку своему шаферу.
– Спасибо, Питер, – улыбнулся он. Он заглянул в щель между двух створок боковой двери церкви, но движение меж скамей не прекращалось, люди рассаживались, да и священник еще не появился, лишь один напуганный мальчик из хора возился возле алтаря…
– Еще есть время, – сказал он другу. – Ну-ка погляжусь еще разок в зеркало.
Харвуд пересек притвор и бросил взгляд в зеркало, которое он установил на маленькой полочке. Питер улыбнулся ему вслед:
– Грех тщеславия, Бен.
– Капля тщеславия сегодня простительна, – ответил Харвуд, приглаживая длинные каштановые локоны. Хоть Харвуд и был книжным червем, он гордился своими пышными кудрями и, вразрез с господствующей модой, никогда не носил парика. Он всегда появлялся в обществе в «своих собственных волосах», и, несмотря на возраст, седины у него еще не было.
– Что-то Маргарет я не вижу, – заметил Питер, приоткрывая дверь и заглядывая в щелочку. – Готов держать пари, она передумала.
Даже от такого невинного замечания у Харвуда холодок пробежал по спине.
– Бог мой, Питер, не шути ты так. Да я просто сойду с ума. Я…
– Шучу, шучу, ну что ты, – успокоил его Питер, хотя за его веселостью крылась легкая обеспокоенность. – Не волнуйся так, она, конечно же, появится. Вот, хлебни еще бренди, а то ты самый бледный жених, какого видела эта церковь.
Харвуд взял протянутую флягу и сделал большой глоток.
– Спасибо, однако хватит. Не годится быть пьяным во время церемонии.
– Мне сажать ее в шлюпку? – спросил Питер, задергивая портьеру на окне, отчего они оказались в темноте, которую разгоняла только лампа, раньше не замеченная Харвудом. Воздух внезапно посвежел, но пах морем и болотами. У Харвуда мелькнула мысль, что священнику надо бы чаще проветривать церковь – за столетия запахи ладана, изъеденных молью занавесей, сухой бумаги молитвенников стали невыносимы.
– Пожалуй, ты все же перепил, Питер, – возмутился Харвуд, который не мог разглядеть себя в зеркале. – Отдерни же наконец портьеру.
– Сейчас не время для видений, мистер Харвуд, – сказал кто-то, предположительно Питер. – Пора садиться в шлюпки.
Харвуд обернулся и с ужасом обнаружил, что лампа вдруг превратилась в костер, и даже не в один, пылающий в боковом притворе.
– Питер, – выкрикнул он, – церковь горит! Он повернулся к своему шаферу, но вместо худощавой, элегантной фигуры Питера увидел до безобразия толстого молодого человека в нелепом одеянии.
– Вы кто? – спросил Харвуд с испугом, ибо теперь он был уверен, что с невестой что-то приключилось. – С Маргарет все в порядке?
– Она мертва, мистер Харвуд, – раздраженно бросил толстомордый юнец. – Вот почему мы здесь, вспомнили?
– Мертва! – Тогда, должно быть, он пришел в церковь на похороны, а не на свадьбу. Но почему же тогда гроб такой маленький – квадратная деревянная коробка со стороной всего полтора фута? И отчего же он так отвратительно пахнет тленом?
Харвуд наконец вырвался из цепких объятий иллюзий, и воспоминания последней четверти столетия обвалились на него разом, как лавина, оставив его слабым седым стариком.
– Да, мертва, – повторил Лео Френд и добавил отчаянно: – И вы будете вести себя разумно эти последние пару пару часов, даже если для этого мне придется взять вас под контроль!
– Успокойтесь, Лео, – сказал Харвуд, стараясь придать голосу веселость. – Да, конечно, усадите…Элизабет в шлюпку.
Харвуд уверенно спустился по склону на берег реки, где их ждали шлюпки и где теперь вскрывали деревянный ящик, доставленный с корабля Тэтча, но все же шаги его были неровными – Харвуд все время сбивался на мерный торжественный ритм, каким пристало идти по проходу в церкви под руку с невестой.
Вдоль берега ярдов на сто корни мангровых деревьев были вырублены все, и пираты, стоя по колено в черной, играющей отблесками факелов воде, передавали друг другу упакованные в клеенку тюки, укладывая их в шлюпки. На корме каждой был установлен смоляной факел, и в колеблющемся свете Харвуд увидел, что Дэвис и кок уже сидят в одной из шлюпок и удерживают ее на месте, держась за обрубок мангрового дерева.
– …В здравии и болезни, пока смерть не разлучит вас? – спросил священник, улыбаясь паре, преклонившей перед ним колени. Уголком глаза Харвуд заметил, что мальчик из хора все еще здесь и по-прежнему выглядит перепуганным… нет, скорее растерянным, чем перепуганным.
– Обещаю, – сказал Харвуд.
– Что-что, босс? – переспросил пират, только что вытащивший последний тюк из ящика и кинувший его через борт шлюпки.
– Он говорит, что обещает, – хихикнул его сосед. Первый пират подмигнул своему компаньону:
– Да, он такой, наобещать может.
– Ха-ха!
Харвуд недоумевающе огляделся, потом улыбнулся:
– Очень забавно. Обещаю вам, джентльмены, что обязательно прихвачу для вас пару сувениров в память о Фонтане юности.
Ухмылки как ветром сдуло с лиц пиратов. – Мы вовсе не хотим обидеть вас, сэр, – угрюмо произнес один из них.
– И все же я не забуду.
Он глянул через плечо на приближающегося Лео Френда.
– Мы сядем в эту лодку, – сказал он перетрусившим пиратам, указывая на одну из шлюпок. – Подведите ее ближе и держите крепче, мой спутник весьма грузен.
Пираты молча повиновались и из страха перед Харвудом подтащили шлюпку так близко к берегу, что тот шагнул в нее, даже не замочив ног. Несколько человек осыпали его рисом, несмотря на то, что Харвуд был против такого обычая. Но это нисколько не испортило ему настроения, и он улыбался, садясь в карету со своей молодой женой. Он был слишком взволнован и счастлив, чтобы обращать внимание на подобные досадные мелочи.
Харвуд широко улыбнулся.
– Благодарю вас, – крикнул он опешившим пиратам и Лео Френду. – Мы приглашаем вас всех на обед после возвращения из Европы.
Шэнди перегнулся через борт шлюпки, чтобы лучше видеть Харвуда. А старик все улыбался и махал рукой, прощаясь с теми, кто оставался на берегу, к изумлению пиратов, Френда и Бет, которая в сопровождении похожего на лунатика Стида Боннета направлялась к шлюпке отца. Пожалуй, она все же права, подумал Шэнди, отец ее явно помешался.
Луна все чаще и чаще скрывалась за рваными тучами, и вскоре начал накрапывать теплый дождь. Снаряжение погрузили, пассажиры разместились: Тэтч со своим странным гребцом в первой шлюпке, Харвуд, Френд, Элизабет и Боннет – в следующей, и Шэнди с Дэвисом – в третьей. Шэнди с удивлением отметил, что Печальный Толстяк с ними так и не отправился. Может, толстый бокор знал о чем-то, что не было известно людям в лодках?
Шлюпки отвалили от берега, противно заскрипели весла в уключинах. От факелов поднимался пар, и все путешественники, за исключением Бет Харвуд, принялись тихо напевать мотив без слов, долженствующий привлечь внимание Барона Субботы и Мэтра Каррефура, но через несколько минут умолкли, словно ощутив неуместность этого.