— Относительно в том смысле, что налеты немецкой авиации на город мы переживаем без паники. Рабочие заводов стойко держатся на своих местах. Коренное население, подготовленное к обороне, чувствует себя уверенно. Из числа прибывших с запада постепенно оставляют город, отправляясь на восток страны.
— Ну, а как дела на фронте?
— Командование собирает отходящие части и соединения, укрепляет фронтовую линию обороны... Резервов, особенно танковых, недостаточно...
— Значит, в общем дела идут спокойно? Все хорошо... Только вот кое-кто утекает подальше, не оказывая решительного сопротивления противнику. У вас под носом утекают трусы, паникеры... Ведь убежал же от вас военный округ в Астрахань со всеми своими службами. А вы, секретарь обкома, член ЦК, меня успокаиваете. Вы решили успокоить Сталина и нарисовать все в розовых красках? Завтра немцы сядут вам на шею и удушат.
— Переезд командования и аппарата военного округа, товарищ Сталин, начался по распоряжению генерала Щаденко. Обкому партии стало известно об этом только после шифровки.
— Передайте командующему округом: я требую немедленно вернуться и заняться обороной города. А вам поручаю нещадно бороться с дезорганизаторами и паникерами.
В Сталинграде начинается рассвет. Над Волгой зыбится туман. Тишина. Веет утренней прохладой. Парки, скверы, клумбы дышат ароматом свежей зелени и цветов. Мы с товарищами идем по Краснопитерской улице.
Вот и дом. Жена подает мне не то ужин, не то завтрак. Пристроились со мной и мои дети: двухлетний Валера и десятилетний Володя. Звенят возле меня их голоса, а в ушах звучат слова Сталина: «Завтра немцы сядут вам на шею и удушат».
Звонок. К телефону подошла жена. В трубке громко раздается женский голос:
— Квартира Чуянова?
— Да, — отвечает жена.
— Мадам Чуянова!.. Приготовьтесь: вашего мужа и вас, и всех ваших завтра будем вешать по приговору верховного командования немецкой армии. На центральной площади города.
Я беру трубку из рук жены.
— Этого не будет! А что касается тебя, подонка фашистского, — обязательно найдем, тебе не уйти от нас.
Дети притихли: они чувствуют тревогу родителей, как птицы — приближение бури. Но откуда, из какой норы — не первый уже раз — вылезла эта гадина, добралась до телефона, чтобы брызнуть ядовитой слюной? Ползучие гады всех видов перед землетрясением покидают каменистые горы и находят спасение в долинах. Говорят, что в чужих для них зонах они не кусаются. А эта не может дождаться часа, назначенного ей для открытых действий.
Усталости как не бывало. Приглашаю жену и детей на прогулку по набережной. Лучи утреннего солнца дробятся на стремнине Волги. Яркие блики играют на окнах домов. Я иду не спеша, но бодро, словно минувшая ночь была для меня великолепным отдыхом. Хотелось, чтобы люди видели: секретарь обкома не изменяет своему режиму, как всегда, на утренней прогулке с женой и детьми.
«...Как вы готовы встретить наступающие немецко-фашистские войска, которые рвутся к городу и будут пытаться взять его с ходу?» — уже не первый раз повторяю про себя вопрос Сталина, собираясь на совещание партийного актива Тракторного завода. Если бы вопрос был обращен ко мне лично, я бы знал, как на него ответить. К такому ответу был подготовлен всей моей жизнью.
Родился я в 1905 году на Таманском полуострове в захолустном городишке Темрюке. Отец и мать работали на приемном пункте зерна у предпринимателя Луи Дрейфуса. Отец — грузчиком, мать ремонтировала мешкотару. Заработки были мизерные. И мы со старшим братом Михаилом пытались помочь семье ловлей рыбы и раков. Бродили с самодельным бреднем по мелким заводям, возле камышей. Тогда мне довелось познакомиться с французом по имени Поль (он работал на землечерпалке, которая углубляла затоны и реку возле причалов Темрюка). Приветливый был человек. Однажды вечером он встретил меня с добычей. Ему понравились мои раки.
— Продай, большой денег буду давать.
— Сколько? — спросил я.
— Две копейка царских, — пояснил Поль.
— Бери, завтра еще принесу.
Это был мой первый денежный заработок. Прибежав домой, я сразу передал деньги маме.
На второй день я наловил десяток крупных раков и получил уже три копейки.
Вскоре, однако, француза отправили домой, и мой заработок кончился. По рассказам пристаньских рабочих я узнал, что Поль попал в список «неблагонадежных иностранцев» за связь с «беглыми».
— Политикан, — озираясь, говорили о нем торговки и чиновники пристани. Мне хотелось возразить: «Какой он «политикан», обыкновенный человек, ничего в нем не было страшного, и деньги за раков давал по-честному», — но спорить со старшими нельзя, за это уши надерут, и жаловаться некому.