- Убить - не убьем, но покалечим - это точно, - отвечаю я, одевая пальто.
Тут надо дать некоторое разъяснение. Вы знаете, у каждого, наверное, в жизни была такая нездоровая любовь, когда казалось, что, типа, это навсегда и все такое. И, в тот момент, когда чикса тебя бросала, ты готов был на все, даже, типа, на убийством. Разница лишь в том, что у всех нормальных стосов со времен это проходит, но есть придурки, типа этого Антона, которые продолжают напрягать годами. Вот так и в случае с Юлькой: любили они друг друга еще лет пять назад, потом чикса его нах послала. У парня то ли башню снесло, то ли он уже тогда был трахнутый, но в итоге, короче, он стал доставать ее: звонить, под дверью торчать, у парадного встречать. Кричит всякую хуйню, типа я тебя люблю и ты, бля, разбила мне жизнь, и теперь я тебе жизнь разобью. Такой сериал, короче. Юлька обращалась к мусорам. Те приезжали, забирали чупа к себе, но, на него ничего не было, так что держали немного и отпускали. Мы раз с Факером подъехали, дали ему сипа. Он типа все понял, но, через две недели возобновил свое мозгоебство.
И вот сейчас этот мудень стоит и Юли под дверью и что-то там мурлычит.
Мы уже достаточно с Бэксом набуханы и совсем не прочь как бы размяцца и дать пиздюлей какому-то неосмотрительному уроду типа его.
Я одеваю аляску, достаю из-за шкафа бейсбольную биту и мы с Бэксом выходим в парадное.
- Осторожно там, - говорит Лиля.
- Ему осторожность не помешает, - бурчит Бэкс.
Мы спускаемся вниз по лестнице. Выходим на улицу. Падает мелкий снег.
- Через сколько будем на месте? - спрашивает Бэкс.
- Поедим на моей тачке, - говорю, - минут десять максимум.
Я открываю переднюю дверь и сажусь за руль своего опеля.
- Ты в состояние вести? - смеется Бэкс и падает рядом со мной.
- Вполне, - отвечаю.
Завожу мотор и мы трогаемся.
Не проходит и десяти минут, как я глушу мотор возле девятиэтажки, в которой живет Юля.
Я захлопываю дверцу, включаю сигнализацию и мы поднимаемся на пятый этаж.
Бэкс достает мобилу, набирает Юльку и говорит:
- Мы уже в парадняке, он где?
- Под дверью, - отвечает Юлька.
- Мы с ним разберемся, ты не высовывайся, мы сами во всем разберемся, - говорит Бэкс, прячет мобилу в карман и достает кастет.
Поднимаемся на лестничную площадку, где расположена квартира Юльки. Так и есть: под дверью, облокотившись о нее спиной, стоит этот мудак.
- Привет, сука, - говорит Бэкс, и бьет урода кулаком в живот.
- Бля, - хрипит Антон, согнувшись пополам.
- Ты заебал, бля, - говорю я ему, и бью бейсбольной битой по колену.
- А-а, - кричит от боли чуп, и падает на каменный пол парадняка.
Мы подхватываем его обмякшее тело под руки.
- Пошли, урод, у тебя, блядь, будут очень большие неприятности, если быть точным, они уже, бля, начались, - говорю я, и мы тащим чупа вниз по лестнице.
Я открываю с ноги тяжелую дверь парадняка, и мы выталкиваем урода. Его тело тяжело падает в грязный снег.
- Что будем делать с ним? - спрашиваю.
- Вывезем за город и убьем на хуй, - добродушно пожимает плечами Бэкс.
- Хорошая идея, - говорю я.
Мы подхватываем дрожащего урода, я открываю багажник, в котором кроме запаски нех нет, и засовываем его туда.
- Надеюсь, он мне там не обосыцца, - говорю я, садясь за руль.
Завожу мотор, и мы выезжаем со двора. Едем некоторое время. Улицы все темнее. Выезжаем на окраину города, где находится небольшой такой лесок. Я когда мелким совсем был, собирал тут с бабушкой своей покойной грибы-ягодки разные.
Едем вглубь по лесной дороге, пока огни города не становятся совсем далекими.
- Тормози, - говорит Бэкс.
Я останавливаю машину, беру с заднего сидения мощный фонарь и бейсбольную биту.
Выходим из машины, открываем багажник и достаем из него полуживого чупа.
Он, типа, не шевелиться. То ли придуривается, то ли реально сознание потерял.
Я вешаю фонарь на толстый сук так, чтобы он светил на нас.
Бэкс хватает его за волосы и засовывает головой в огромный сугроб.
Чуп начинает кашлять, Бэкс швыряет его, и тот падает под какую-то огромную сосну.
- Ты жив, урод? - спрашиваю я.
- Бля, парни, не убивайте, - просит тот.
Бэкс бьет его ногой в живот. Чуп хрипит. Поднимается на четвереньки и выхаркивает в снег кровь.
- Урод, ты понимаешь, как ты попал? - спрашиваю я.
- Парни, бля, - хнычет он.
- Ты какого хуя к Юльке приебался? - спрашивает Бэкс.
- Я, это, я люблю ее, - уже плачет чуп.
Я бью его битой по хребту, и тварь падает на живот прямо в заблеванный ним же снег.
- Мне плевать, сука, нех мне тут про любовь говорить, - ору я, и начинаю лупить его битой по спине и голове.
Через некоторое время меня останавливает Бэкс:
- Чувак, не убей его.
Я хватаю тварь за капюшон его ссаной куртки и переворачиваю к себе лицом.
- Считай, бля, что это было последнее предупреждение, еще раз, бля, я узнаю, что ты на глаза Юльке попался, я тебя убью на хуй, - говорю я, и со всей силы бью ногой в лицо.
Слышу хруст. Это ломается нос урода.
- Поехали, - говорю я Бэксу, снимая с ветки фонарь.
- Его тут оставим?
- Нах он мне нужен, машину еще испачкает, - говорю я, направляясь к машине, - ничего, полежит тут немного, одуплится, к утру доползет до дома.
- Не околеет? - волнуется, бля, Бэкс.
- Не гони, мороза почти нет.
Мы садимся в машину и уезжаем.
Вернувшись, мы допиваем водку, а потом дружно вынюхиваем два грамма кокса.
Вечер после похорон. (Факер)
Сегодня днем мы похоронили Иру.
Мы - это ее мать, бабушка, я, несколько подруг и друзей детства. Всего нас человек десять.
Утром мы своим ходом заехали в морг, где тело два дня подвергали экспертизе и официально заявили, что имел место случай самоубийства.
На мне костюм от Alexander McQueen, светло-кремовая рубашка Lanvin, туфли Roberto Cavalli, галстук Paul Smith, серое пальто от Prada, и солнцезащитные очки.
Солнца нет. Я скрываю свой взгляд…мне просто стыдно…никто не знает, что вина в смерти девушки лежит на мне…от этого я чувствую себя еще хуже.
Я увидел гроб, стоящий под небольшим навесом. Ирка выглядела хорошо…я бы даже сказал, как живая. Будто спала. Хорошо загримировали.
Мы встали полукругом и мужик, ответственный за организацию похорон, сообщил, что тот, кто не поедет на кладбище, может попрощаться с телом сейчас. Таковых было две девушки - бывшие одноклассницы, помню их смутно. Они подошли к гробу, постояли, поцеловали Иру в лоб и что-то сказали. Я не расслышал, что именно. Да и важно ли это?
Четыре работника морга загрузили гроб в один из стоящих во дворе автобусов. Мы же сели в другой, пассажирский. Поехали на кладбище. Мать ехала с телом дочери. Я сидел рядом с ириной бабушкой и предпринимал невнятные попытки утешить ее. Старушка рыдала. Пускай порыдает, это полезно. Вместе со слезам уходить боль. Во всяком случае самая колючая ее часть.
Я смотрел в окно, за которым проносились серые пейзажи.
Друзья и подруги Иры, сидящие рядом, в основном молчали, прерывая напряженную тишину лишь негромкими репликами.
Приехали на кладбище. Гроб выгрузили из автобуса. Нужен был еще один человек, чтобы нести его. Вызвался я. Мне повязали на рукав ленточку. Так надо. Понесли. Гроб был удивительно легким, или же я просто не замечал его веса?
Мы остановились возле свежевырытой ямы, обнесенной небольшим заборчиком.
- Плиту положим через неделю, - объяснил кто-то, - и памятник поставим, после предоплаты.
А пока, будет стоять железный крест с табличкой. Интересно, была ли Ира верующей?
Молодой, но уже бородатый проповедник грустно читал молитву, обмахивая гроб и нас, вместе с ним, сладковатым дымом.
Потом, представитель администрации кладбища, стал с бумажки читать, каким хорошим человеком была Ира, и как мы все ее любили.
Любили…господи…что же я наделал…
Слышались слабые всхлипывания, кто-то дергал носом. Кто-то застонал.