- Послушай, Магнолия, - Невелин постарался придать своему голосу суровую значимость, - пусть Неяда еще ребенок, но ты-то взрослая женщина и все туда же.
- А что такого? - девушка аккуратно начала собирать остатки салата с тюфяка обратно в тарелку. - Или ты как наши Отцы? Старик Фурий рассказывал, что наши отцы тоже стеснялись делать детей. Они прятались, стараясь, чтобы их никто не видел, а потом вытворяли такое! Только вот детей у них все равно было мало. Зато нам Они завещали иметь как можно больше детей и от разных мужчин. Только нельзя от родственников до четвертого колена. Во как! А ты не знаешь, почему от родственника нельзя?
- Это трудно объяснить. Но вы ведь выполняете их завет?
- Да. Вот Неяде очень нравится Ценна, но ребенок у нее от Геруса.
- У Неяды есть ребенок?
- Он умер. Заболел и умер, - Магнолия с сожалением вздохнула, а потом, будто встрепенувшись, добавила. - Но родился он очень здоровым. Все радовались, что с первого раза и такой сильный бутуз. Просто был мор. Много детей умерло. И у Зетты, и у Нанки, и у... А Ценна старался их вылечить, только не смог. Если б ты видел, как он переживал из-за этого! Но это не его вина.
- Извини, я не знал.
- А Отцы знали. Поэтому они и завещали нам делать как можно больше детей. Чтобы мы могли дожить до того времени, когда нас вновь возьмут туда, откуда мы пришли.
- Это тебе тоже старик Фурий рассказал?
- Фурий все знает. А тебе нельзя грустные вещи рассказывать, ты от этого слабеешь, - Григорий почувствовал, что Магнолия ласково гладит одеяло именно там, где еще до недавнего времени высился такой отчетливый бугорок. Захотелось снять ее руку, но он почему-то подумал, что сейчас будет не время. - У меня было уже три ребенка, и два из них такие крепкие-крепкие. Как ты.
Она ушла. Григорию было не по себе. Но, в конце концов, что он-то мог сделать? От дурных мыслей его отвлек Ценна.
- Несмотря на свой возраст, ты просто притягиваешь наших женщин. Это же надо же, они на самом деле одна за другой влюбляются в тебя. Может, самому стать таким же стеснительным?
- У тебя не получится. Потому что я искренен, у меня это в крови, - стряхивая с себя печальные мысли, подыграл Григорий Ценне. - Лучше принеси мою одежду, я хотел бы встать. Или доктор все еще прописывает мне постельный режим до тех пор, пока все хорошенькие девушки из вашей деревни не насладятся моим кормлением и ощупыванием?
- Раз тебе это уже надоело, тогда пожалуйста, - сверкая веселой улыбкой, Ценна притащил пончо.
- А мои шмотки? - недоверчиво осматривая лоскут с вырезом для головы, спросил Григорий.
- И это завсегда. Юлина!
Мгновение, и на пороге комнаты появилась еще одна девушка. Маленького росточка, сухощавая, но тоже уже женщина и наверняка имеющая детей, как догадался Григорий.
- Юлина, принеси нашему гостю его одежду.
Девушка опрометью бросилась вон из комнаты, сквозь щели в стене было довольно хорошо заметно, как она бежит куда-то по улице, но буквально через совсем небольшое время она уже неслась назад, и не одна.
В комнату ввалилось сразу пятеро. Они аккуратно разложили перед Григорием его спортивный костюм, трусы, носки и скафандр. Все чисто отстиранное и даже, похоже, поглаженное. Только не годное в носку. Просто Григорий запамятовал, во что превратилась его одежда за время путешествия.
- Не буду тебе мешать одеваться, - усмехнулся Ценна и покинул помещение.
А вот девушки покидать комнату не собирались... И не было сил строго прикрикнуть на них.
Глава 7
- И все-таки, хоть я и могу где-то глубоко в душе понять тебя, но ты не прав. Ты упрямо идешь против наших законов, законов, которые сложились поколениями, законов, которые завещали нам наши Отцы.
Старец в сердцах высоко поднял посох и раздраженно ударил им о землю. Его белое морщинистое лицо пошло розоватыми пятнами, губы задрожали, и, казалось, даже густая седая шевелюра начала превращаться в косматую львиную гриву.
- Ты не прав, ты не прав, - громко, акцентируя каждое слово, выговаривал он. - Ты не имеешь права не подчиняться нашим законам. Не подчиняться тем, кто спас и выходил тебя.
- Но я не могу...
- Можешь. Ты все можешь. Но не хочешь. А это значит, что ты просто насмехаешься над нами.
Старец вышел из себя. Руки его дрожали от напряжения, он даже чуть не выронил посох, а полный ненависти взгляд был устремлен даже не на Григория, а куда-то вдаль, будто рядом никого и не было. Будто Невелин был для него ничего не значащим пустым местом.
Григорий нерешительно открыл рот, в очередной раз сделал попытку что-то возразить, но не смог. Слова, уже готовые слететь с его губ, так и не покинули запечатанного прочным кляпом рта.
Старец же все никак не унимался. Все стучал и стучал посохом, негодовал и сыпал проклятья. Так продолжалось минут пять. Гневное шипение с одной стороны и тягостное молчание с другой. И неожиданно все разом кончилось.
Наступила гнетущая, нарушаемая едва различимым старческим сопением, тишина. Было заметно, как по немощному, на первый взгляд, телу прокатываются волны гнева, и как эти волны гаснут, разбиваясь о его несгибаемый внутренний дух.
Старик вдруг преобразился. Не осталось ничего, чтобы напоминало о его недавнем срыве. Рядом с Григорием вновь сидел мудрый, уверенный в себе и очень спокойный человек.
- В завещаниях Отцов сказано, что в их мире тоже отрицалась связь мужчины и женщины вне брака. Но Они же сказали нам, что это было скорее условностью, чем неукоснительно соблюдаемым правилом. Там, в их праведном мире, вершились как свадьбы, так и разводы, и были мужчины, имевшие несколько женщин одновременно, и женщины с несколькими мужчинами. И на самом деле все это было лишь лицемерие. Так рассказывали нам наши Отцы. И потому, в том числе, Они и завещали нам любить того, кто ближе сейчас, а жить с тем, кто близок всегда. Они предвидели все. Они знали, что у нас будет рождаться много слабых детей и будет мор. Они запретили нам любить друг друга до четвертого колена, и это наставление мы свято чтим. Ты новичок, свежая струя. Я прожил очень долгую жизнь, постиг множество знаний, но ты - первый, кто появился на нашей планете, в нашей деревне, начиная с эры Отцов. Именно ты, сошедший с небес, можешь дать моему народу шанс дожить до того светлого времени, когда мы воссоединимся со своим Большим Братом. Когда нас, затерявшуюся крупинку, найдут и вернут в то светлое царство, откуда мы все пришли. Нам надо только дожить до этого.
- И ради этого вы хотите сделать из меня дойную корову?
- Ради того, чтобы помочь неизвестному человеку, двенадцать бросили свое дело, оставили без рыбы целую деревню, но притащили и выходили этого человека. И вот теперь этот человек считает, что он должен выполнить тот закон, который придумал он сам, и не обязан выполнять закон, который спас его самого. Кроме того, ты и сам не против того, чтобы нарушить свои собственные запреты. Естество не обманешь. Тебе просто надо перестать противиться самому себе. Хотя, поступай как знаешь. Ты слишком взрослый для того, чтобы ходить в школу, а я уже слишком стар, чтобы учить тебя тому, что знает даже ребенок.
Старик тяжело встал и, опираясь на посох, пошел прочь. Григорию хотелось бросить вдогонку еще что-то про общечеловеческие ценности, но он промолчал.
С того момента, как Невелин впервые оказался в деревне, прошло более недели. Более здешней недели, в сутках которой было около тридцати часов. Уже на второй день ему удалось оправиться настолько, что он смог совершать пусть небольшие сначала, но самостоятельные прогулки. А на третий день эти прогулки практически уже ничем не ограничивались. Деревня, приветливо встретившая его в лице Ценны и Неяды, теперь раскрылась ему вся. А экскурсоводами по местным достопримечательностям выступали все те же девушки, от услуг которых подчас приходилось отказываться из-за их неискоренимой тяги к подглядыванию за реакцией мужского достоинства Григория на их весьма однозначные притязания. Что греха таить, Григорию нравились местные женщины, нравилась их непосредственность и раскрепощенность. Нравилось, что они родились и выросли в совершенно ином мире, где многие табу отсутствуют и все подчинено единственной цели - сохранению рода. Обидно, но вот такая первобытная мораль выигрывала схватку у высокоцивиллизованного Григория с сухим и разгромным счетом. И он никак не мог противопоставить этому хоть что-то стоящее.