Баулин усмехнулся:
— Только тем, что парень так сильно продрог, я и объяснил себе тогда его невыдержанность. Врач попросил, чтобы Алексей открыл рот, а он вдруг как выпалит: «Нельзя ли поскорее, мы не лошади на ярмарке!»
Мой сосед майор-танкист скривился, шепчет: «Ну и тип! Я бы, — говорит, — не взял его ни за какие коврижки». Ну, а я взял, взял, и с этого-то дня и начались испытания моих нервов и порча крови.
Баулин залпом выпил успевший остыть чай, расстегнул ворот кителя.
— Взбреди мне в голову назначить Кирьянова старшим по вагону. Объявляю об этом. А он: «Я не хочу быть старшим, увольте!..» Спокойненько объясняю: приказы, мол, не обсуждают, а выполняют. Тут же сделал Кирьянову замечание, что когда отвечают командиру, то встают и называют командира по званию. «Хорошо, — говорит, — учту на будущее».
— И вы все-таки назначили его старшим?
— Нет, конечно…
Баулин машинально наполнил чаем мой стакан.
— В общем поехали. Молодежь подобралась в команде замечательная: форму еще не надевали, а вовсю старались держаться заправскими моряками. Ну, думаю, все в порядке! И тут — бах! На одной из станций Кирьянов чуть было не отстал от поезда, пришлось стоп-кран в ход пускать. Отчитываю его, а он опять с самым невинным видом: «Я не виноват, что поезд всего полторы минуты стоял, я еле-еле письмо успел в почтовый ящик опустить…» Между прочим, письма он строчил штуки три за день. Заберется на верхнюю полку и катает страниц по семь, по десять. Такое впечатление, будто его никто и ничто не интересовало, кроме этих писем. Едем берегом Азовского моря, ребята все глаза проглядели. Зовут Алексея: «Смотри, Кирьянов, море!..» А он: «Я не привык любоваться пейзажами по команде!» — и уткнулся лицом в перегородку. В общем про все кирьяновские фокусы рассказывать не стану, не интересно; одно скажу: за дорогу он не только мне, всей команде не полюбился.
Баулин усмехнулся:
— Посмотрели бы вы, к примеру, как Алексей койку заправлял! Курам на смех! С месяц якобы не мог научиться. И как только свободное время, знай строчит свои бесконечные письма.
Представьте, за полгода ни разу ни в кино не сходил, ни на вечер самодеятельности, ни на одном собрании не выступил. Только купаться любил, и то все больше в одиночку норовил. Ему и прозвище подходящее дали, раком-отшельником стали называть… Да, забыл сказать; мы ведь приехали на Черное море, в А., в школу младших морских специалистов…
— И как же Кирьянов учился?
— Вполне свободно мог учиться на «отлично», как-никак, педучилище окончил. А он еле-еле тянул на тройки. Ему, дескать, век моряком не быть. Особенно туго подвигалась у него морская практика. К примеру, на занятиях плетут маты — ковры или дорожки из пеньковых тросов. Наука вовсе не хитрая, у всех получается хорошо, а у Кирьянова не коврик, а не поймешь что! Да еще и пререкается: «Я, — говорит, — продажей ковров промышлять не собираюсь…» В наказание наряд ему вне очереди: картошку на камбузе чистить, у него и тут готов ответ: «Лучше картошка, чем маты!..» На гауптвахту — я вам уже говорил — он отправлялся вроде бы даже с удовольствием: «Отосплюсь!» И почему-то особенно он вдолбил себе в голову, будто ему вовек не постичь, как управлять парусами. А ведь тоже не так уж хитро. «Я, — говорит, — в жизни и без парусов обойдусь…» Меня из терпения вывести трудно, но тут, знаете ли, и я просто кипел: «Погоди, — думаю, — обломаю твой упрямый характерец, не я буду, если ты не станешь на паруса богу молиться…» Кричать на Кирьянова я, конечно, не кричал, но на учениях под парусами всегда ставил его на самое ответственное и тяжелое место.
Баулин потрогал чайник:
— Не подогреть ли? С лимоном сто стаканов выпьешь…
Вскоре вскипел второй чайник.
— Словом, — продолжал свой рассказ капитан третьего ранга, — не попади мы в хороший шквал, наверное, Алексей долго еще считал бы, что в школе ни добра, ни пользы не получишь. Короче говоря, учения под парусами в тот день были назначены, как обычно, на восемь утра. Погода выдалась замечательная: в небе ни облачка, ветерок, как по заказу, и вскоре мы зашли в море миль за шесть, берег — черточка.
Баулин отхлебнул из стакана.
— Было начало мая, время зимних штормов давно минуло, солнышко пригревало, и все мои подопечные и сам я были, как говорится, в наилучшем расположении духа. Только Кирьянов по обыкновению хмурился и держал в руках шкот так, будто это не шкот, а змея. Чтобы вам все было понятно дальше, скажу, что шкот — снасть из пенькового троса и служит он для управления гиком — горизонтальной рейкой, к которой привязывается нижняя кромка паруса, то есть для перевода гика во время лавирования с одного борта шлюпки на другой.