Из затруднительного раздумья вывел его сам Тихон-Том.
— Я не один говорю тут по-русски, — сказал он.
— Кто же. еще? — живо подхватил Петр Андреевич.
— Олаф Ларсен.
— Норвежец?
— Да. Стоющий мужик! — с уважением произнес Тихон-Том. — У них в войну два года прятались русские пленные. Бежали они из лагеря. В пути поморозили ноги. Куды таких денешь? Либо выдавай фашистам на погибель, либо прячь. Спрятали норвеги парней. С ними Олаф и навострился по-русски. А теперь со мной старается.
Нет. Недруг не сказал бы о другом, знающем русский язык, решил Петр Андреевич. И отбросив остатки сомнений, он по-свойски перешел на «ты».
— Помоги мне столковаться с вашими ребятами. А то я по-английски ни в зуб и они по-русски… ни лешего не знают.
— Да я… — Тихон-Том радушно улыбнулся, — с полной радостью. Только бы перевязаться… — Он посмотрел на пальцы, неумело обмотанные грязным бинтом, и махнул рукой. — Ладно. Сойдет покуда и так. Сбегаю за Олафом. С ним вы сразу столкуетесь. Такой мужик!
Рыжий Майкл грохотал кулаками в запертую дверь салона, пока не ушиб руку о вырез филенки. Тогда он повернулся спиной к двери и стал бить в нее каблуком.
Неожиданно нога его ушла в пустоту. Он качнулся назад и тут же получил в спину такой пинок, что ткнулся лбом в противоположную стену прохода.
Майкл вдохновенно выругался и, стиснув кулаки, обернулся, готовый к отпору.
В дверях стоял Тихон-Том. В руках он держал швабру.
— Если ты не уберешься отсюда, — внушительно произнес он, — я изломаю швабру о твою глупую голову.
И захлопнул дверь.
Майкл потер ладонью ушибленный лоб и крикнул в закрытую дверь:
— Сами вы дураки! Безмозглые! Я умнее всех вас!
Рыжий неприязненно покосился на дверь и развалистой походкой зашагал по проходу. Он поднялся по лестнице, с необычной смелостью миновал непривычно пустынную штурманскую. У дверей ходовой рубки Майкл остановился, наскоро пригладил грязными ладонями давно нечесаные вихры и решительно нажал ручку двери.
— Капитан! — крикнул он с порога. — У нас… преступление! Страшное преступление! Если сообщить о нем в газету, можно получить кучу денег. А преступника упрячут за решетку. Крепко упрячут!..
Майкл говорил, захлебываясь от волнения и бурно жестикулируя. Время от времени он потирал тыльной стороной руки белое пятно на лбу и возбуждался еще больше.
— Спокойно, старина! — остановил его Ричард О’Доновен. — Что за преступление? Какое мне дело до газет? Я ничего не понимаю.
Майкл начал снова. Глядя в неподвижное лицо капитана, он путался все больше, частил, заглатывал слова.
— Слушать тебя бесполезно, — поднялся Ричард О’Доновен, — пока ты не успокоишься…
— Капитан! Я — Майкл-Попугай, Майкл-Дурачина, Майкл-Дубовая Голова. Но выслушайте меня…
— Нельзя так трусить, Майкл, — мягко упрекнул его капитан. — Ты мужчина. Моряк!
Ричард О’Доновен подошел к вделанному в стену шкафчику, достал из него бутылку рому и налил полстакана.
— Выпей. Для храбрости. — Он заметил замешательство матроса и властно повторил: — Пей. Пока ты не успокоишься, я не стану тебя слушать.
Майкл взял протянутый ему стакан, оглянулся с таким видом, будто хотел сказать кому-то: «Вы же видели? Я отказывался!» Потом понюхал ром и, прикрыв глаза, выпил его одним длинным глотком.
— Рассказывай. — Ричард О’Доновен взял стакан и опустился в кресло. — Смелее.
Крепкий ром обжег рот голодного Майкла, огоньком полыхнул по усталому продрогшему телу.
— Маловато? — понимающе спросил Ричард О’Доновен.
И, не дожидаясь ответа, налил еще полстакана.
На этот раз Майкл выпил без уговоров. Вытер губы рукавом и принялся рассказывать.
Ром ударил в голову сразу, сильно. Желая убедить капитана, Майкл горячился все больше. Укоризненный взгляд Ричарда О’Доновена и особенно короткие реплики — «не кричи», «я не глухой», «не маши руками» — сбивали его. Майкл старался говорить тише, следил за руками, а речь его становилась все более путаной, бессвязной.
Капитан налил еще полстакана и поставил бутылку в шкафчик.
— Больше не дам, — твердо сказал он. — Все!
На этот раз золотистый жгучий напиток странно подействовал на Майкла. Рыжий не только успокоился, но даже почувствовал себя героем. От его робости и неуверенности не осталось и следа. Майкл больше не запинался. Он разглагольствовал, размахивая тяжелыми веснушчатыми руками. Ему казалось, что капитан слушает его с восхищением. Завтра вся команда в восторге скажет: «Вот так Майкл-Попугай! Вот так Дурачина!»