Буслаев обнял старика.
— Не узнаешь?
— Господи! Да отколь тебя бог принес? Мать, глянь-ка? Это же Сашка, с которым когда-то ходили соболей искать!
Старик и Буслаев долго хлопали друг друга по плечам, обнимались. Авдеев прослезился и вытирал рукавом глаза. Наконец, когда первая радость улеглась, он стал усаживать гостей.
Пока хозяйка хлопотала у печи, Буслаеву удалось дозвониться по телефону до города и вызвать вертолет.
К его возвращению на столе было полно еды. После работы веслами путники не заставили себя упрашивать — уплетали за обе щеки все, что подавали: и картофель, и жареную рыбу, и сало, и кисель.
— Долго будете в наших краях? — спросил хозяин.
— В октябре назад, — ответил Буслаев. — Думаю, по старой памяти опять вас в экспедицию просить. Мы ведь теперь без проводника остались.
— Вам же через Баджал идти, по сопкам. А там гольцы — ой-ой-ой! Глянешь — шапка валится. Стар я для такого пути. Не осилить. По Амгуни еще провел бы по-стариковски.
— Сиди уж, — одернула его жена. — Ходок!
— А что? — глаза Авдеева блеснули молодецкой удалью. — Почему не сходить.
— По рукам Евстигней Матвеевич. Решено! — воскликнул Буслаев. — Поведете нас на Чукчагирское озеро, а это — все водой и водой…
Они с размаху ударили по рукам.
— Старый… — ворчала старуха. — Из ума выжил. Не намотался по тайге за свою жизнь, что ли?
Разошлись из-за стола поздно.
Утром, чуть свет, Буслаев спустился к реке, к месту, куда должен был выйти с лошадьми Скробов с основной группой.
На берегу лежали перекинутые кверху днищем баты, оморочки. У одной из них возился старик, конопатил щели. Увидев Буслаева, он поднялся, подошел.
— Экспедиция? С Баджала ходи?
Это Дабагир интересовался, где его дочка. Узнав, что она к вечеру будет в поселке и что экспедиция на Баджал больше не пойдет, а будет спускаться по Амгуни, старик обрадовался.
— О, хорошо. Вместе пойдем. Я на Чукчагир ходить хочу. Там мой дом.
— Сам-то ты чем, охотой, рыбалкой промышляешь?
— Охотой, охотой, — закивал головой Дабагир. — Рыбу тоже маленько ловлю: талу надо, собакам кушать надо…
— Ну что ж, значит, увидимся еще.
Глава четвертая
Скробов спешил к Амгуни. Что делать с Егором, если тому станет хуже? Главное, положиться было не на кого. Парнишка-рабочий да Галя, что они понимают, еще ничего в жизни не видели?
Большая часть жизни Скробова прошла в городах. Тамбовская область, Подмосковье, потом Хабаровск. Он привык к возделанной земле, к культурным ландшафтам России, и тайга в первое же посещение произвела на него гнетущее впечатление своей необъятностью, кажущейся непригодностью для жизни человека. Он не представлял себе, как бы сейчас существовали эвенки, не будь постоянной поддержки со стороны государства. Раньше они жили в основном оленеводством, а сейчас оно пришло здесь в упадок. Да и как можно людей, соприкоснувшихся с культурой, заставить вернуться к кочевому образу жизни.
Егор тронул за плечо Скробова.
— Привал надо. Шибко нога болит…
Лошадей остановили. Скробов снял Егора с седла, бережно усадил на сухую кочку.
— Надо маленько ногу развязать, — попросил Егор.
— Потерпи, дорогой, а то кость разойдется, тогда хуже будет. Вот разве ослабить повязку чуточку…
Подошла Галя, и они вдвоем стали осторожно перебинтовывать ногу Егора.
— Ну как, легче теперь? — спросила Галя.
— Маленько не так болит, — улыбнулся Егор.
— То-то! Она у тебя, видать, опухла немного, вот и давит. После еды и крепкого чая Егор повеселел.
— Можно дальше ехать, — сказал он. — К соболевке нога поправится. Опять хорошо ходить буду.
Быстро заседлали лошадей, усадили Егора. Снова марь, перелески, гари. По мере того как отряд углублялся в долину Амгуни, менялся характер растительности. Появились редкие сосняки, гривки наносных суглинков. На этих бедных тощих почвах уже кое-что могло расти: на гарях — розовая кипень цветущего кипрея, плантации малинника и смородины, на марях — голубика, а там, где огонь обошел сухие места, — брусника.
Но все эти переходы от одного вида к другому совершались неприметно, и Скробову казалось, что караван не движется вперед, а просто топчется на месте. Иначе, почему все те же сопки маячат по сторонам, та же марь, редкие угнетенные лиственницы, обвешанные лишайниками, зеленое море багульника. Все то же самое, что было утром, что будет завтра весь день. Даже коршун, повисший в небе, казалось, тот самый, что висел утром. Пристальный, слепящий глаз солнца неустанно следил за движением белых облаков, едва заметно плывущих с запада на восток. Тишина. Душная, дремотная тишина…