Что же толкало его к уединению? Неужели только боязнь, как бы кто другой не перехватил добычу? Причина крылась в другом — во взгляде на природу. Ермолов мог бы сформулировать свой взгляд довольно кратко: после меня — хоть потоп! Добыть побольше пушнины, мяса — другой цели он себе не ставил. Правила охоты, ограничения только мешали ему развернуться.
Первое же столкновение с законом кончилось для него плачевно: за браконьерство он был исключен из колхоза. Одно повлекло за собой другое: потеряв связь с колхозом, он уехал на Чукчагирское озеро и поселился у негидальца Дабагира. Здесь ему приглянулось: в отрогах близлежащих хребтов водились соболи, да и другого зверя было достаточно. Именно в этот смутный для него период, скитаясь по долине Амгуни и перебиваясь случайными заработками — то сбором ягод или орехов, то рыбалкой и охотничьим промыслом, — он и наткнулся на покинутое кем-то зимовье на Серебряной протоке.
Избушка была на полпути между эвенкийским селом Могды и районным центром, и сюда из-за отдаленности не доходили ни охотники эвенки, ни русские промысловики.
Таким образом, Ермолов оказался в центре охотничьих угодий, которые никто не посещал, кроме различных экспедиций. А тем, как известно, не до охоты, да и кочуют они по тайге большей частью летом, а не зимой.
Не связанный семьей, он иногда месяцами не появлялся в своей избушке. Как и у всякого промысловика, у него было снаряжение, одежда, палатка, выделываемые на обувь и одежду кожи и многое другое.
Все это он не мог таскать за собой на оморочке, надо было где-то иметь хранилище. Зная исключительную честность эвенков и негидальцев, он спокойно оставлял свое имущество либо у Дабагира, либо в своей избушке. На днях он решил съездить к приятелю — линейному надсмотрщику, жившему неподалеку на контрольной станции: авось, тому привезли продукты и удастся разжиться водчонкой; Проплывая Серебряной протокой, он увидел подымающегося на берег сохатого. Бык был здоровый, уже отъевшийся, и Ермолов привычно потянулся за карабином, но потом замер в оморочке.
«Куда я его дену, — подумал он. — Надо сначала найти, кому сбыть мясо…»
Когда бык спокойно скрылся, Ермолов проворно причалил к берегу, выскочил и прошел следом до самого леса. Убедившись, что зверь проходил здесь неоднократно, Ермолов повернул обратно к оморочке.
У приятеля попили чаю, закурили. Вертолет еще не прилетал, и Ермолов понял, что водки попробовать не придется.
— А куда Воробьев подевался? — спросил он. — Я проходил — дверь на замке.
— Ушел. Лошадь на Баджал погнал. Там экспедиция. Вот ему и приказали гнать ее туда.
— Значит, лесоустроители, — догадался Ермолов. — Лошадь-то лесхозовская.
— Не совсем. Я разговаривал со своими, говорят, будто по твоей части — насчет устройства промхоза. Гляди, ковырнут они тебя.
— Видали мы всяких, — зевнул Ермолов равнодушно.
Однако он тут же. постарался выведать об этой экспедиции все, что возможно. Но приятель мало что знал. Ермолов поднялся:
— Ну, ладно. Ты мне чаю и сахару уделишь?
— Это можно. На днях приезжали геологи, привезли. Думали разжиться здесь рыбой или мясом, да у меня ничего, кроме теленка, не было. Отдал им. Жаль ребят. Консервы да манная каша, говорят, в глотку уже не лезут, а работенка, сам знаешь…
Ермолов усмехнулся. Внезапно его осенила какая-то мысль:
— Манная каша, говоришь. А откуда геологи?
— С Мерека… Два дня ходу. Ты что, думаешь к ним податься?
— Едва ли. К слову пришлось… Да, кстати, проволока у тебя есть?
Через полчаса он уже плыл обратно. Моток телеграфной проволоки лежал на носу оморочки. Оставалось ее обжечь, чтобы была помягче, и можно было ставить петлю на сохатого. К вечеру все было сделано.
Ермолов еще издали заметил ворон, рассевшихся по верхушкам самых высоких лиственниц и перекликавшихся между собой.
— Значит, есть, — он прибавил ходу. — Чуют поживу!
Действительно, вороны давно приметили бившегося в петле сохатого и хрипло горланили, перелетая с дерева на дерево.
— Ах, проклятье, ишь разорались! — живя подолгу в одиночестве, Ермолов привык выражать свои мысли вслух.
Сохатый, заслышав шаги человека, вскочил и рванулся так, что с лиственниц, к которым была привязана петля, посыпались сухие ветки. Ермолов вскинул карабин, но убедившись, что проволока надежно держит зверя, стал медленно подходить.
Сохатый, опрокинутый наземь новым приступом удушья, скреб копытами корни лиственницы, роняя кровавую пену.
Сухо треснул выстрел. Вороны сорвались с деревьев и черными хлопьями закружились в небе. Лось дернулся, судорога сотрясла его тело, передние ноги вытянулись, задрожали.