Ужин был окончен, посуда убрана, и Галя отдыхала. Мужчины о чем-то толковали, а она сидела и, прищурив черные глаза, смотрела на озеро. Зеркальную поверхность залива синими штрихами прочерчивали всплески рыб, но девушка не замечала этого. Мысли ее были далеко. В последнее время она все чаще пребывала в тихой задумчивости. Как просто и легко было, пока не появился в экспедиции Роман. Была она, мечты и он — самый хороший, самый красивый, самый умный, которому в душе она уже выставила лучшие оценки, какие только может получить человек. Выставила, а он даже об этом и не догадывался, шутил, посмеивался. И никто, ни одна душа пе догадывалась, отчего лучатся радостью ее глаза и горит румянец на щеках. А появился Роман, и все заметили его неловкое ухаживание, стремление оказаться с ней наедине, и сама она поставлена перед выбором: кому отдать предпочтение.
К Юрию ее влекла какая-то иная, волнующая сила. Если он уходил бродить в тайгу с Буслаевым, становилось скучно, словно пустел табор. Зато стоило услышать голос Молчанова, и хотелось смеяться, привлечь его внимание.
Юрий всегда был шутлив, помогал ей, однажды перенес ее с берега в лодку на руках. Вот почему дрогнуло ее сердце, когда Молчанов поднялся посреди беседы и пригласил сходить вместе на вечерний перелет.
— Хорошо, Юрий Михайлович, — как можно спокойнее сказала она и неторопливо поднялась. — Надолго пойдем? Одеваться потеплее?
— Думаю, на часок-полтора. Вечер хороший, должна на зорьке утка лететь…
Все было прекрасно: вечер, люди. И вдруг эту гармонию нарушил голос Ермолова:.
— А меня возьмете, Юрий Михайлович?
Галя испуганно глянула на него, но Ермолов, криво усмехаясь, смотрел на Молчанова.
— Пойдем, — ответил тот. — Только как же с ружьем? Одно на двоих?
— А вы не беспокойтесь, — сказал Ермолов. — Я с карабином. Может, гуменник налетит.
Они шли извилистой тропкой, вытоптанной лосями, к небольшому озерку, обрамленному сочнозелеными водолюбивыми травами — вахтой, диким рисом и густым, по пояс, вейником.
Роман пытался завести с Галей разговор. Она отвечала односложно, вяло. Роман понял, что самое лучшее для него — дальше не идти.
— Стать, что ли, здесь? Может, подфартит. — Он остановился среди мелкого осинника, огляделся: — Вроде ничего, стрелять можно будет.
— Место хорошее, — согласился Молчанов. — Мы тоже далеко не пойдем, по другую сторону в березнячке станем.
Березнячок на заболоченном сыром месте был редковат и хил. Усыхающие деревца роняли пожелтевшую листву. Молчанов критически огляделся и остался недоволен.
— Даже замаскироваться негде. Давай сядем вон на ту поваленную березку, — предложил он. — Все не на голом месте. Хоть со спины ветками будем прикрыты.
Галя согласилась. Они уселись на поваленное деревцо.
Тишина. Звенящая тишина. Галя чутко прислушалась. Лес, озеро, травы — все вокруг безмолвствовало, и ей показалось, что они остались с Юрием совсем-совсем одни. Она зябко поежилась.
— Тебе холодно? — спросил Юрий. — Садись поближе.
Она послушно подалась к нему. Вот так бы сидеть до глубокой ночи, и ничего больше не надо. Юрий пытливо заглянул ей в глаза и спросил — разве таких слов она ждала? — о Романе:
— Что это ты его сторонишься? Он с тебя глаз не сводит, а ты на него никакого внимания.
Галя досадливо передернула плечами: ей не хотелось даже думать об этом.
— Ермолов тебя любит, у него к тебе серьезные чувства.
— Может, у него и серьезные, да у меня к нему никаких. Ему нужна жена, хозяйка в доме.
— А разве ты была бы плохой женой? — спросил Молчанов.
— Забраться с ним в тайгу, в глушь, похоронить все мечты?
— А какие у тебя мечты?
— Учиться хочу.
— Чтобы уехать потом куда-нибудь на Каспий?
— Зачем? Вернусь на Чукчагир. Тут можно такое рыбное хозяйство наладить!..
Молчанов схватил Галю за руку.
— Тс-с!
Над самой землей неслись утки. Они почти сливались с потемневшими сумеречными кустами и, только когда взмывали вверх, становились видны на фоне светлого неба. Юрий вскинул ружье, но выстрелить не успел, лишь повел стволами вслед за стаей.
— Далеко, — пробормотал он.
Ничего не было сказано, а прежнего настроения не стало. Словно прошла между ними холодная волна и смыла возникшую теплоту. Гале казалось, что она очнулась от сна и вдруг увидела невзрачные кустарники, болото, сырость под ногами, себя — в синем берете, опаленную солнцем, в замызганных сатиновых шароварах и резиновых сапогах. И не было больше тишины: издали, приближаясь, доносилось гоготанье гусиной стаи, завидевшей воду и почувствовавшей конец долгого пути.