Только что он торопил бригаду поскорее выйти на установку столбов для электрической и телефонной линий, а сейчас резко отчитывал заведующую столовой, запоздавшую с обедом и задержавшую выход рабочих:
— …Никаких причин для канители с обедом не было и быть не могло. Если у вас находятся уважительные причины, что тогда скажут люди, работающие на улице. В мороз, в ветер. По сравнению с их трудом у вас санаторий. Не желаю ничего слушать. Обеспечивайте питанием…
Завстоловой пыталась возразить, оправдаться. Самохин увидел Люсю. Она вошла в кабинет бледная. В широко раскрытых глазах девушки виднелся страх.
— Я сказал все! — Самохин положил бормочущую трубку и подошел к дочери. — Что с тобой?
— Шихов не вышел на связь.
— Не вышел? — Самохин оторопел. Всего ожидал он, только не этого. А дочь смотрела на него, ждала. Она все еще верила в силу и всемогущество отца.
— Запроси ракетами, — сказал он. — Пускай покажут свое местонахождение.
Люся качнула головой.
— Запрашивали, — понял Самохин.
— Две банки ракет сожгли.
Самохин задумался.
— Где Буркова?
— Готовит аварийную группу.
Люся помолчала, выжидая, что скажет отец. Потом она посмотрела на него и глухо сказала:
— Я пойду с Клавой Бурковой.
По тону каким это было сказано, Самохин понял: дочь не спрашивает разрешения, даже не ждет его согласия, а лишь сообщает о своем решении. На этот раз он не смог возразить. Люся пойдет на Кекур. Да имел ли кто право удерживать ее? Разве он сам на месте дочери поступил бы иначе?
— Пойду готовиться, — сказала Люся.
И вышла из кабинета.
Самохин не успел ничего сказать. Настойчивый звонок телефона вернул его к столу.
— Слушаю. Шахта? Говорите, рыхлый снег? Надо дать ему осесть. Сколько понадобится на это времени? Я тоже не специалист по снегу, а приходится… Разберитесь на месте, тогда и решим. Тракторы уже вышли. — Он увидел в дверях Клаву Буркову и нетерпеливо закончил — У меня все.
Буркова, подтянутая и крепкая даже в полнящем ее лыжном костюме, остановилась в нескольких шагах от стола и доложила:
— Товарищ начальник штаба! Аварийная группа в составе семи человек готова к выходу в горы.
— Быстро вы!.. Молодцы! — Стараясь не выдавать охватившего его волнения, Самохин несколько переигрывал. — Молодцы!
— Мы были наготове, — ответила Буркова.
На круглом лице ее, усеянном мартовскими веснушками, не было и тени тревоги. Серые с легкой прозеленью глаза смотрели из-под падающих на лоб рыжих кудряшек спокойно. Что это? Уверенность знающего свои силы человека или же самонадеянность молодости?
— Действуй решительно, — напутствовал Буркову Самохин, — но не забывай и об осторожности.
Ему хотелось добавить, чтобы Клава не давала Люсе горячиться, но неловко было выделять дочь. Он с силой пожал маленькую крепкую ладонь девушки.
— Жду с удачей.
Трактор со спасательной группой тарахтел где-то на краю поселка, когда к управлению подошла запыхавшаяся Люся. В руках у нее были лыжи, за плечами рюкзак. Она оглядела пустое крыльцо, улицу и вбежала в приемную.
— Где Клава Буркова?
Анна Павловна вместо ответа показала рукой в сторону Кекура.
Лишь сейчас Люся поняла, что за выхлопы она слышала в стороне ведущего к горе проулка. Она привалилась плечом к стене. Глаза ее сузились, смотрели неприязненно.
— Ушли! Без меня…
— А кто знал? — растерянно спросила Анна Павловна.
Такого Люся в жизни не испытывала. Почему ушли без нее?
Отец бережет! Не хочет, чтобы дочь рисковала. Но с Клавой Бурковой пошли ребята менее подготовленные. А она, горнолыжница, опять осталась в поселке. К черту! Надо взять лопату и разгребать снег, таскать тяжести… Что угодно, только не безделье в такую пору.
— Ушли! — повторила Люся.
В голосе ее прозвучало столько горечи, что Анна Павловна не выдержала.
— Выручи меня. Подежурь у приемника, — попросила она. — Мне надо срочно заняться аварийным дневником.
Люся бросила в угол ненужный рюкзак. Вяло опустилась па стул. Приемник молча светил зеленым глазом с черным зрачком, словно сочувствовал ей.
5
Крестовников очнулся от боли в ноге. Сколько времени он пробыл под снегом? Что с ногой? Вывих или перелом?.. Вопросы беспокойно клубились в голове, теснили друг друга. Лишь одна мысль навязчиво возвращалась, глушила все остальное: «Вот это и зовут во всем мире Белой Смертью».
Тупая боль в ноге становилась все настойчивее. Струйки ее поднимались по голени и отступали. Желая принять более удобное положение, Крестовников шевельнулся. Боль рванулась вверх к колену.
Крестовников замер. Нет. Лучше не шевелиться. Он перенес тяжесть тела на здоровую ногу. Стало легче.
Снова кипуче заработала мысль. Где Шихов, Саня? Живы ли они? Целы ли? Перед взрывом Крестовников предупредил, чтобы они ослабили лыжные крепления, но не проверил, выполнили его наказ или нет. Особенно беспокоил Саня. Не растерялся ли паренек? Удар лавины всегда кажется внезапным. А где внезапность, там и растерянность.
Стараясь успокоить себя, Крестовников думал о тех, кто остался в поселке. Не получив радиоинформации, они, конечно, хватятся, пойдут искать. Только не просто это — искать засыпанных лавиной, не имея ни опыта, ни нужного снаряжения.
Стоять становилось все труднее. Тяжесть давила сверху, с боков, теснила дыхание.
Крестовников много читал о засыпанных лавинами в самых различных условиях и обстоятельствах. Но то, что испытывал сейчас он сам, совершенно не походило на прочитанное. Снег давил равномерно со всех сторон, словно все тело плотно забинтовали. Чтобы приподнять руку, приходилось преодолевать упругое сопротивление снега. Стоит ослабить усилие, и снова рука прижата к телу.
Оставаться неподвижным было больше невозможно. Хотелось что-то предпринять, хотя бы улучшить положение тела в сугробе.
Крестовников с усилием поднял руку. Осторожно опустил с лица кашне. От дыхания снег около головы подтаял, образовалась пустота. Велика ли она? Разглядеть невозможно. В сплошной тьме не было даже проблесков света. Основательно засыпало. Лавина обрушила снег не только со склона, но и с гребня. Накатившийся верхний вал и завалил скалу, под которой укрылся он со своими спутниками. Основная масса лавины сошла, наверное, западнее, чем он рассчитал. Если она перебралась через вмятину, тогда и поселку пришлось плохо, и засыпанным под скалой нечего рассчитывать на помощь.
Больше всего угнетала Крестовникова в эти минуты не мысль об опасности, возможной гибели, даже не боль в поврежденной ноге, а тишина, полная абсолютная тишина, какую нельзя представить себе в обычных условиях — в комнате, в лесу. Такая тишина возможна лишь в специально оборудованной лаборатории да разве еще… Не случайно о засыпанных лавиной принято говорить, что они попали в белую могилу. Почему в белую, когда кругом непроглядная плотная тьма? Говорят, глаза привыкают к темноте. Чепуха! Темнота утомляет в шахте, изматывает ночью в лесу, в поле. Здесь в мертвенном безмолвии она ощущалась как физическая тяжесть, сковывала тело, волю, доводила до состояния, близкого к полному оцепенению…
Крестовников вслушался: не подаст ли голоса кто-либо из его спутников, хотя и понимал, что кричать в снегу бессмысленно: звук гаснет в нем, как в вате. Но все же…
Оставаться дальше в бездеятельности Крестовников больше не мог. G усилием он вытянул руку вперед, потом в сторону. Пальцы нащупали шершавый камень. Скала!
Крестовников оперся на здоровую ногу. Слегка пошевеливая плечами, а затем и всем корпусом, он медленно вжимался телом в упругий снег. Потом с трудом переставил поврежденную ногу и снова, выставив вперед плечо, несколько продвинулся к скале.
Холодный камень становился все ближе, доступнее. Наконец-то удалось привалиться к нему спиной. Давление снега сверху уменьшилось. Свободнее стало и рукам. Очевидно, Крестовников находился под выступом скалы. Теперь можно было и отдохнуть. Хорошо бы вытереть пот с лица. Крестовников сделал неловкое движение. Резкая боль рванулась от лодыжки к колену…