Плот все больше переваливался через камни. От разгорающегося в бочках пламени полыхало жаром. Едкий запах горелого масла становился все сильнее. Последнее общее усилие — и плот со скрежетом сошел с камней. Дружный толчок направил его к запирающему Тулву снежному завалу.
— Давай, дава-ай! — облегченно напутствовали плот с берега. — Жми-и!
В радостные голоса врезался испуганный женский выкрик:
— Человек там!…Человек!
Лишь сейчас все заметили за разгорающимся в бочках пламенем контуры человека.
— Куда? — закричал Самохин. — Прыгай! Я приказываю…
— Ничего! — загремел с плота бородач, сильно и точно работая багром. — Мы архангельские! Снег да вода — самая наша еда!
Самохин стиснул кулаки до боли в пальцах. Приказ тут не поможет. Распалился человек. Теперь уже его никто не остановит, не удержит.
На берегу люди жадно ловили каждое движение смельчака. Ударами багра он умело направлял плот к центру завала.
Подгоняемый багром и ветром, плот с ходу врезался в рыхлый снег. Белые струйки устремились сверху на бочки, вспыхнули легкими клубками, укрыли бородача. Темный силуэт его временами появлялся ненадолго из-за пара и огня и снова исчезал. А на месте, где только что был человек, поднимались дрожащие язычки огня.
«Мазут поджигает», — понял Самохин.
На фоне разгорающегося пламени показался силуэт человека. Взмахнув руками, он грузно плюхнулся в воду.
Берег притих. В мертвой тишине слышались лишь шипение факелов да легкие всплески плывущего бородача.
Мазут разгорался быстро. Над плотом клокотали и бурлили клубы пара. Временами они вспыхивали, из них вылетали клочья пламени и с яростным шипением врезались в снежный склон.
Немногие смотрели сейчас на ожесточенную борьбу огня и снега. Общее внимание устремилось к тяжело плывущему бородачу. Гребки его становились короче, слабее. Несколько человек вошли в воду и держали наготове багры. Двое сбросили стеганки. Кто-то снял с шеста факел и поднес его к самому берегу, чтобы не терять пловца из виду.
— Давай, Андрей Егорыч! — кричали с берега. — Докажи!
Ответа с реки не было, лишь еле слышные всплески да громкое фырканье.
Сильные руки товарищей подхватили пловца. Он тут же вырвался и, разбрызгивая воду ногами в белых шерстяных носках, побежал по берегу, проваливаясь выше колен в рыхлый снег.
Ему поспешно уступали дорогу, кричали вслед:
— До сторожки беги! На печку, Егорыч, сразу! На печку!..
Отвлек их от бесстрашного пловца пушечный грохот у завала. Подточенная снизу жаром, снежная гора рухнула на бушующее пламя. Взметнулись огромные вьюжные клубы. Клочья огня, опережая пар и клубящийся снег, взлетели вверх, врезались в белый склон, испятнали его черными дырами. Снова устремился снег на поднявшееся пламя. На этот раз уже с трех сторон. Казалось, сейчас он завалит огненные языки, придушит их. С резким злобным шипением сжималось пламя, приседало, как бы собирая силы. И снова с раскатистым грохотом и воем взлетали наверх пар, снег и клочья огня.
А ветер настойчиво вжимал пылающий островок в рыхлый завал. Пламя бушевало, пробивая дорогу в кипящем хаосе снега, пара, огненных брызг. Струйки горящего мазута стекали с плота, жались к рыхлеющему снегу, подтачивали его снизу…
4
Победил снег. Казалось, не было силы, способной остановить его неистовый напор. Он завалил глубоко врезавшийся в затор плот, задушил ослабевшее пламя. Лишь обгоревшие концы бревен слабо тлели, распространяя над водой смрадный едкий дымок. Изредка вспыхивал на них легкий язычок огня. Подталкиваемый ветром, он скользил по бревну и словно прятался в снежный скат.
— Я говорил: ни черта из этой затеи не выйдет, — бросил Николай Федорович. — Растопить снежный завал брандером! Бредовая затея!
— Я хотел бы услышать от главного инженера не сетования, а деловое предложение. — Самохин с трудом сдерживал готовое прорваться раздражение.
— Как вода? — вмешалась Фетисова. Она заметила состояние Самохина и, желая предотвратить столкновение, отвлекла его от Николая Федоровича. — Кто знает последний замер?
— Поднялась еще на двадцать сантиметров, — ответил Фарахов.
— На двадцать? — переспросил Самохин. — Вы не ошиблись?
— Теперь вода разливается по большей площади, — объяснил Фарахов, — а потому и подъем ее несколько замедлился.
Аварийный штаб сбился на берегу в плотную кучку. Рядом теснились рабочие, вслушивались в негромкий разговор.
— Было бы радио! — вздохнул Фарахов.
— Радио! — повторил Самохин. Ожила притихшая было тревога за дочь, Крестовникова, за всех, кто находился в темных горах. — Если б радио!
— Надо подорвать завал, — сказал Фарахов. — Пробраться на обгоревший плот и с него подорвать…
— Попробуйте, — насмешливо покосился в его сторону Николай Федорович. — Рискните.
— Послушайте!.. — Самохин круто обернулся к нему и, задыхаясь от гнева, почти шепнул: — Уйдите отсюда.
Николай Федорович гневно выпрямился, хотел что-то сказать, но, взглянув в перекошенное лицо Самохина, осекся. Ища поддержки, он посмотрел на Фетисову, но та явно избегала смотреть в сторону недавнего единомышленника.
— Плот врезался в центр завала, — развивал свою мысль Фарахов. — Перемычка за ним осталась небольшая. Если с плота заложить взрывчатку…
— А это запросто, — прогудел рядом сиплый голос. — Сделаем.
Самохин обернулся и увидел бородача. Раздражение, горячность схлынули. Вернулось спокойствие, даже способность шутить.
— Согрелся, Егорыч? — спросил он. — Подойди, подойди. Дай хоть поглядеть, каков ты есть.
— А чего глядеть? — взъерошил бороду Андрей Егорыч. В лихо сдвинутой шапке с болтающимися по ветру ушами и в большой, не по росту, стеганке с чужого плеча он выглядел задиристо. — На нас узоров не написано…
Прервала его взлетевшая над склоном горы ракета.
— Отрыли! — радостно вырвалось у Самохина. Он успел запомнить немногие сигналы.
Вторая ракета, третья.
— Живы! — крикнул Самохин. — Все живы! — и, покрывая растущий на берегу радостный шумок, обратился к Фетисовой: — Надо послать кого-то навстречу группе Крестовникова и доставить сюда Шихова с рацией.
— Сделаю, — ответила Фетисова.
Ее багровая в отблесках факелов фигура, быстро удаляясь, таяла в сумраке.
— Не успеют, — тихо сказал Фарахов. — Пока люди в темноте поднимутся в гору да вернутся, вода зальет шахту. Надо взрывать завал. Надо.
Самохин смотрел на залитый серебристым светом луны хребет. Фарахов был прав, и все же…
— Нельзя упускать и этой возможности, — сказал он. — Ничего нельзя упускать…
За спиной Самохина раздался знакомый сиплый бас:
— Где тут начальник? Да вались-ка ты к лешему. Мне товарища Самохина надо.
Довольный общим вниманием, Андрей Егорыч подошел к начальнику комбината вразвалочку.
— Давай взрывчатку.
— Надумал что-то? — дружелюбно спросил Самохин.
— Покуда вы тут думали-гадали, ребята мои взялись сколотить плоточек махонький. В два бревна.
— Так, так! — с откровенным интересом поощрил его Самохин. — Плоточек!
— Подъеду я на ем туда, — бородач показал рукой на мерцающие на черной воде в глубине завала огоньки. — Заложу взрывчатку. Дай только поболе. Чтобы ахнуло!
— А ты сам? — Самохин посерьезнел. — Против такого ветра на легком плотике не выгрести.
— Справлюсь! — беспечно отмахнулся бородач. — А не осилю ветра, так вплавь доберусь.
Самохин прошел трудную жизненную школу. Не раз он и сам рисковал жизнью, видел, как рисковали другие. Рисковал! Но замысел Андрея Егорыча был больше, чем риск…
А тот стоял непоколебимый, уверенный в своей удачливости, ждал согласия. Только согласия. Это было видно по его лицу.
— За меня не бойся, — благодушно прогудел он. — Меня и на фронте ни пуля немецкая, ни мина не брала. Неужели свой русский снежок погубит? — Он подождал ответа и заговорил проще, без рисовки: — У нас, на Ужме, кажинную весну ледовые заторы. Так мы сами такое хозяйство… Без вертолетов! Заложим взрывчатку да как ахнем! — Для наглядности он даже руками показал, как взлетает в небо ледовый затор. — Чисто работаем!