И снова Самохин не ответил ему. Он не мог разрешить смельчаку пойти почти на верную гибель. В то же время трудно было отказаться от единственной возможности разбить завал.
Неловкое молчание нарушил Фарахов.
— Разрешите? — вмешался он.
— Да, да! — обернулся к нему Самохин.
— Дайте ему взрывчатку, — сказал он. — А я дам тонкий кабель в хлорвиниловой изоляции. Дотянет он кабель до завала, заложит взрывчатку. А мы поставим на берегу аккумулятор. Тогда пускай он хоть час добирается до берега.
— Прекрасно! — оживился Самохин. — Посылайте за кабелем. А ты, — он обернулся к невозмутимо ожидающему бородачу, — укрепи свой плотик.
— Да я!.. — запротестовал Андрей Егорыч.
— Сделай его на три бревна, — твердо сказал Самохин и неожиданно взял его за плечи. — Ну, борода! Не знаю, что и сказать. Озолотить тебя мало.
— Нет! — мотнул ушами шапки Андрей Егорыч. — За такое дело золото не берут. А вот… — он лукаво оглянулся на стоящих за ним плотников, — спиртишку бы выписать. Попировать по такому случаю.
— Будет тебе спирт, — обещал Самохин. — Будет.
— А ну, мужики! — крикнул он. — Вяжи третье бревно. Жив-ва!
5
— Послала за Шиховым, — подошла Фетисова.
— Кого? — спросил Самохин.
— Два танкиста пошли. Третий остался у машины.
Слушая ее, Самохин внимательно следил за последними приготовлениями на берегу.
Резкие порывы ветра рябили серую воду, трепали пламя ненужных больше факелов. Продрогшие люди запахивали стеганки и куртки поплотнее, но не уходили, ждали.
Андрей Егорыч прыгнул на качнувшийся плотик. В уверенных движениях бригадира виден был опытный сплавщик леса.
— Бревнышки! — Он постучал багром по плотику и вслушался в чистый звонкий звук. — Не бревна — сухари! Маслом помажь, и есть можно.
С берега ему подали катушку тонкого провода и длинный шест с привязанным к концу его пакетом. От катушки тянулся к шесту конец провода.
— Мало взрывчатки, — возмутился Андрей Егорыч. — Давай больше, хозяин. Чтобы ахнуло.
Держался он настолько беспечно, что, глядя на него, можно было поверить, будто его интересует лишь одно: чтобы «ахнуло».
Фарахов проверил аккумулятор и махнул рукой:
— Трогай!
Сильный толчок багром. Плотик скользнул от берега. Подгоняемый ветром, он быстро двигался к завалу. За ним по серой плотной воде временами появлялась паутинно тонкая полоска — след провода.
Большой обгоревший плот образовал в центре снежного завала глубокий выем и застрял в нем. Туда и направил Андрей Егорыч свой плотик. Вот он прижался к черным обгоревшим бревнам. Андрей Егорыч нахлобучил шапку поглубже, поднял шест, упруго пружинящий под тяжестью привязанной к его концу взрывчатки, и перешел на плот. Осторожно, пробуя ногой скользкие бревна, сделал несколько шагов. Дальше плот покрывал осыпавшийся с завала снег. Мрачно чернели в нем обуглившиеся бочки.
Андрей Егорыч пробирался к завалу, разрывая ногами грязный сырой снег, иногда проваливаясь в него выше колен. Остановился. Прочно уперся ногой в бочку, с размаху всадил шест в снежную перемычку и навалился на него всем телом. Медленно вращая шест, Андрей Егорыч загонял взрывчатку в завал все глубже. Покончив с этим, он выпрямился и что-то крикнул в сторону берега. Ветер отнес его слова. Но все поняли, что мог он крикнуть: «Порядок!»
По-прежнему осторожно пробрался он по черным скользким бревнам. Легко перепрыгнул на шаткий плотик. Поднял багор.
Светало. С берега видели, как Андрей Егорыч, напрягая все силы, отталкиваясь багром, уходил от большого плота. Встречный ветер норовил развернуть верткий плотик боком и прижать его к завалу. Приходилось непрерывно работать багром, не только подталкивая плотик, но и подправляя его вихляющее движение.
— Подходи к любому месту! — не выдержал кто-то на берегу.
— Давай на прямую! — подхватили другие. — Бережком проскочишь.
Андрей Егорыч словно не слышал товарищей. Упорно гнал он непослушный плотик к месту, где ждал его начальник комбината, товарищи.
Плотники сбежали в воду, подхватили баграми плотик.
Андрей Егорыч легко перепрыгнул с него на прибрежный камень и, степенно оглаживая растрепанную бороду, подошел к Самохину.
— Загнал взрывчатку в снег! — с трудом сдерживая дыхание, сказал он. — Метра на полтора засадил. В самую середку завала.
— Ну и как она? — Самохин не мог справиться с неуместной улыбкой. — Ахнет?
— Ахнет, — невозмутимо подтвердил бородач.
И отошел к ожидающим его плотникам.
Фарахов присел у аккумулятора и вопросительно смотрел на начальника комбината, ожидая команды.
Самохин перехватил его взгляд и, сразу посерьезнев, махнул рукой.
Фарахов соединил зачищенные концы провода.
В глубине завала блеснуло пламя. Мохнатый султан черного дыма развалил снежную перемычку, рванулся в небо. Высокие белые стены поднялись над нею. Увенчивающие их пенистые гребни коротко замерли. Глухо рявкнуло. Вода рванулась в открытое взрывом русло, закружила снежную кашу, понесла. Белые стены сомкнулись наверху и с нарастающим гулом обрушились на клокочущий поток, заклубились, поднимая легкую белесую дымку. Ветер подхватил ее, понес над Тулвой, открыл медленно движущуюся в глубь завала подвижную снежную массу.
Еще не затихли раскаты взрыва, как склон высокого рыхлого бугра па правом берегу пришел в движение. Широкий поток снега устремился вниз, накрыл узкий разрыв в завале. Придавленная навалившейся сверху тяжестью, вода прорывалась под медленно шевелящимся на ней снегом, постепенно подмывая его снизу. Лишь по бурлящему в центре завала водовороту угадывалась невидная с берега яростная борьба снега и воды. Плотная струя подтачивала теснящий ее снег, с хищным клекотом отжимала его в стороны.
Люди на берегу застыли. В напряженной тишине слышалось лишь шипение догорающих факелов. Странно громко прозвучал чей-то срывающийся шепот:
— Все!.. Накрылось.
И, словно в ответ робкому, левая сторона завала не выдержала растущего напора воды, медленно сдвинулась с места и, разваливаясь на ходу, открыла поворот Тулвы. С бугра на правом берегу все еще сбегали снежные ручьи, иногда увлекали с собой глыбы, сломанное деревцо. Но они уже были бессильны. Клокочущая вода подхватывала их и стремительно уносила за поворот реки.
Самохин увидел влажное от пота лицо Фарахова, каменно неподвижную спину Фетисовой, застывшего с восторженно приоткрытым ртом Андрея Егорыча и провел ладонью по лбу. Неужели все кончилось?.. Кончилось!
Первой опомнилась Фетисова.
— Напрасно я погнала ребят в горы. — Она глубоко и облегченно вздохнула.
— Не напрасно. — Самохин посмотрел на Кекур, освещенный первыми лучами далекого еще солнца Петушиный Гребень. — Люди еще не вернулись.
За плечами у него нарастал радостный гомон. С новой силой вспыхнула тревога за дочь, за тех, с кем она делит опасности этой страшной ночи.
6
Такого спуска не помнила ни Буркова, ни Люся, ни даже Шихов. Но труднее всех пришлось Крестовникову. Лежать в колышущейся горной лодочке и бессильно вслушиваться в тяжелое дыхание тех, кто, выбиваясь из сил, тащит его!.. Иногда Буркова оборачивалась. В луч фары попадали туго натянутые серебристые лямки, чье-то неузнаваемо изменившееся, белое, словно отлитое из гипса, лицо, лыжника или лыжницы — не разберешь. А потом снова тьма, шумное дыхание усталых людей да шорох снега под днищем.
Вела группу Клава Буркова. Укрепленная на ее лбу фара освещала немного — клочок лыжни, иногда вырывала из темноты камень. Зато дальше мрак становился настолько непроглядным, плотным, что казалось, сделай еще несколько шагов — и до него можно будет дотронуться рукой.