Первым нырнул капитан. Все затаили дыхание. Слушали. Но ничего, кроме неясного клокотания, не было слышно.
— Ну пока! — сказал Пестерев. Раздался сильный всплеск воды. И снова в кубрике стало тихо.
— Пить, — чуть слышно шептал пересохшими губами Амелькот.
Глава 8
В Пахачах «Боевого» ждали с часу на час. Все знали от Милки Кочан, что продуктов команда взяла только на сутки.
Милка, засунув руки в карманы модного плаща, направилась в кино. За ней пристроилась пятерка морячков. Ребята, широко улыбаясь, шагали точно в ногу за Милкой: огромные, с завернутыми по-мушкетерски голенищами сапоги ступали след в след каблучкам-шпилькам. Вдогонку им несся смех, поощрительные возгласы:
— Ишь, черти, пришвартовались! Да вы смелей! Успевайте, пока ее усатый в море.
Милка как будто ничего не замечала. Подняв голову со взбитой, отливающей медью прической, она свернула к клубу. На волейбольной площадке пасовалось несколько парней.
— А ну-ка, Мила, дай!
Девушка, неожиданно легко для своей крупной фигуры, подпрыгнула и, развернувшись, резко, сверху вниз, послала мяч в шествовавших сзади поклонников. Один из парней схватился за голову.
— Крепко срезала! — криво улыбнулся пострадавший, вытирая кепкой вымазанный лоб.
— Говори уж прямо: врезала, — хохотали товарищи неудачника.
— Остальное Витька добавит, — пообещала Милка.
Киномеханик уже подкатил ко входу в клуб бочонок и поставил на него кассу — две пустые консервные банки. В одной лежала пачка билетов, вторая — для денег. Каждый подходил, отрывал сам билет и оставлял деньги.
Клуб был переполнен. Из-за шторма в устье Пахачи собрался чуть ли не весь флот. На сейнерах оставались только вахтенные.
Милка, кося глазами, все ждала, что в лагуне появится вымпел «Боевого». Даже загадывала: «Вот досчитаю до десяти и раздастся сирена». Но вместо сирены услышала звон колокольчика.
На склоне сопки Ильписхунай, полого спускавшейся к косе, показалась собачья упряжка.
— Бабушка Рукхап! — Милка шагнула навстречу.
— Амто! Торово! — улыбалась старушка.
— Здравствуйте, чичине! А Амелькота нет, «Боевой» еще не вернулся.
— И-и, пусть. Я буду кино смотреть. — Старая корячка, воткнув в песок остол, стала ловко отстегивать у собак алыки.
Псы, пять пар, сразу же улеглись и высунули языки: умаялись тянуть нарты по мокрой траве. Это не то, что по снегу. Только одна сучка с бельмом на левом глазу крутилась возле хозяйки.
— Хо-ох! Совиная голова! — прикрикнула на нее Рукхап, И пояснила: — Стара уж, как я стара, а дома не остается. Стыдно ей без работы. Это тунгутумам отдашь, — подала старушка Милке кожаную торбу. — Гос-тин-цы, — выговорила она трудное слово и рассмеялась.
Рукхап, мать Амелькота, жила на стойбище, но каждую субботу приезжала в Пахачи проведать сына, привозила из тундры то туесок морошки, то вареных оленьих языков, то связку свежей юколы из лосося.
— Я схожу на рацию, чичине, — сказала Милка. — Сейчас начнется связь. Узнаю о наших.
— И-на-на! Возьми меня с собой, — попросила Рукхап и, не дожидаясь ответа, подоткнула малицу, засеменила вслед.
Радистка принимала сводки.
— С «Боевого» есть что? — спросила Милка, положив на стол перед радисткой горсть конфет «Золотой ключик».
— Вот, — подала та кипу телеграмм.
Милка пробежала глазами строчки:
«Штормовое предупреждение тчк Всем судам рыбокомбинатов и колхозов Востока Камчатки тчк Прогноз погоды от 08 до 20 часов по морям омывающим Восток ветер юго-восточный 9—10 баллов тчк Дождь снег видимость менее одного километра тчк Высота волны…»
— Так это вчерашние, — Милка перекидывала, не дочитывая радиограммы, и вдруг рука ее дрогнула.
«Всем судам находящимся в западном районе Берингова моря тчк Немедленно выйти на поиски МРС «Боевой» тчк Бассейновая инспекция», —
прочитала девушка вслух, повторила про себя, пытаясь осмыслить прочитанное.
— Вот еще с судов. — Радистка, отправив в рот конфетку, протянула три свежие радиограммы.
«Ведем поиски у береговой черты мыса Грозного тчк Видимость плохая снег».
«Находимся в Корфском заливе тчк Туман мешает просматривать берег...»
Милка задержала взгляд на телеграмме из Петропавловска, она была адресована помощнику капитана «Боевого» Дабанову.
«Дорогой Бальш нас родилась дочь назвала ее Элей как хотел ты твоя Галя».
— «Помощник капитана…»— Милка вспомнила, как молоденькая жена Дабанова — тоже из пахачинских сезонниц — приметывала на кителе мужа его первый золотой галун.
— На эту надо ответить сейчас, — сказала Милка.
— А кто пошлет?
Милка нагнулась к столу и быстро написала на чистом бланке:
«Поздравляем всем рыбокомбинатом рождением дочери тчк
Желаем здоровья тчк Балзан в море».
Подумала и добавила: «Подробности письмом».
— Передавай, я заплачу. Да, адрес забыла написать. «Петропавловск Роддом Дабановой». Дойдет!
— Ну, если у тебя лишние деньги, пожалуйста, посылай! — Радистка застучала ключом.
Рукхап, стоявшая рядом, почти ничего не поняла из разговоров девушек, но материнское сердце — вещун.
— Мой аккык, мой сыночек. — Лицо старушки исказилось от боли.
— Не надо, чичине, не надо. — Милка усадила ее на стул. — Они где-нибудь в бухте отстаиваются. Скоро придут.
— Мой аккык! Мой аккык! — повторяла старушка, глядя на груду страшных бумажек, а затем, схватившись обеими руками за голову и раскачиваясь, молча заплакала.
Всех нас ждали матери. Кого год, кого пять, а кого и больше. Первый раз Рукхап ждала первенца девять месяцев. Это было беспокойное и сладкое ожидание. А когда дождалась, назвала сына Амелькотом. Потом она, уже чичине Рукхап, ждала, когда он уезжал в школу-интернат. А проводив сына в первый рыбацкий поход, ждала уже всегда. Сердце матери моряка всегда заполнено этим горько-томительным беспокойным чувством.
В динамике затрещало. Отчетливый голос сказал:
— Я — «Рыба», я — «Рыба», слышите меня? Перехожу на прием.
— Слышу, слышу. Прием. — Радистка оглянулась на Милку и выразительно подмигнула.
Милка знала, что позывные «Рыба» принадлежат летчику-наблюдателю, с которым у радистки завязывался роман.
— Подхожу к бухте Сомнения. Внизу туман. Мешает болтанка. Высота триста метров. Пробую снизиться…
Динамик замолчал… И снова:
— Я — «Рыба», я — «Рыба». Вишу на рифах у южного берега бухты… Не пойму что. Плашкоут или еще что-то. Ни мачты, ни рубки.
Милка вздрогнула, обратила застывшие глаза к динамику.
— Я — «Рыба». Слышите меня? Опознал. Это сейнер. Малый сейнер. Эм, эр, эс. Он перевернут. Точно! Я — «Рыба», я — «Рыба». Всем, кто слышит меня. Даю координаты аварии…
Радистка оторвалась от машинки, живо повернулась к Милке.
— Вот, дура, и дождалась. Осталась соломенной вдовой. Сколько я говорила: требуй, чтоб Витька зарегистрировался. Теперь тебе страховки за него не выплатят. Заработок за весь сезон пропадет, матери переведут. Как подруге могу теперь признаться. Дело прошлое. Твой Витька раньше и меня за нос водил, но я дала отпор, сказала: «Мил-друг, только по закону». Знаешь, что он ответил?
Милка не слышала. Из краснощекой она вмиг стала бледной. Ее большие глаза раскрылись еще шире. Она уставилась на радистку и, тяжело дыша, оскалила зубы.
— Что ты, что ты? — отшатнулась радистка.
Милка отвернулась и опрометью выскочила из диспетчерской. Она бежала через косу к морю, держась рукой за лоб, запрокинув голову, выкрикивая одно только слово: «Нет, нет, нет!» В ней кричало все. И густые, отливающие медью волосы, которые Витька гладил своей шершавой, пахнущей смолой ладонью, и плечи — они и сейчас ощущали тяжесть его сильной руки, и груди, которыми Милка так любила прижиматься к нему.