Я прикидываю, что за следующим холмом как раз должно находиться то место, где мы вчера выпустили своих обезьян. Но не успели мы спуститься в лесок, как уже наткнулись на двух самок шимпанзе, сидящих на земле и сосредоточенно что-то жующих. Одна из них как раз та самая «злая». Прятаться слишком поздно: они нас уже увидели, встали и идут навстречу. Мы замечаем, что шерсть на животных встала дыбом, а это всегда служит верным признаком возбуждения, а часто и агрессивных намерений. Бежать уже нет никакого смысла, да и для защиты у нас ничего нет под рукой. Громадная самка хватает меня за плечи, обнажает свои крепкие здоровенные зубы, слегка прихватывает ими мою щеку, затем руку: это она целует меня. Пока что это лишь проявление радости и приветствия.
Мы переглядываемся с Герхардом Подольчаком, потому что оба хорошо знаем этих обезьян и нам известно, как легко их возбуждение переходит в гнев. Мы стараемся скорее перебраться на открытую поляну, и, как и предполагали, действительно самки шимпанзе не захотели выйти на солнцепек, они остались в тени деревьев. Зато одна из них успела отнять у доктора Вальтера полевой бинокль. Разумеется, он благоразумно не оказал ей никакого сопротивления и позволил снять через голову ремень от футляра.
Тут к самкам подоспел Роберт. Все втроем рассматривают кожаный футляр, потом со знанием дела открывают застежку и вытаскивают инструмент. Они исследуют бинокль очень внимательно со всех сторон, догадываются даже приложить его к глазам, только обратной стороной. Доктор Вальтер пробует выменять у них бинокль на носовой платок и авоську, но успеха не имеет: они просто отнимают у него и эти вещи.
Ни одно другое животное не стало бы так долго возиться с таким совершенно ненужным для него предметом, как бинокль. Но обезьяны очень любознательны. Они ведь умеют обращаться и с различного рода несложными инструментами, почти как люди. Так, например, они используют палки, чтобы выудить какой-нибудь предмет, лежащий за прутьями их клетки, а если палка коротка, то составляют из двух одну, сгрызая у более тонкой конец, чтобы заострить и воткнуть в другую. Если шимпанзе, живущие на воле, хотят полакомиться, они облизывают какую-нибудь веточку, опускают ее в термитник или муравейник, а затем вынимают и слизывают прилипших к ней насекомых. Когда обезьянам трудно достать воду, они нажевывают листья, изготовляя своеобразную мочалку, которую они засовывают в дупло дерева. Затем намокшую мочалку вытаскивают и высасывают влагу.
Мы осторожно пытаемся удалиться, пока шимпанзе заняты изучением бинокля. Но Роберт сразу же замечает наши маневры и бежит за нами. На этот раз он решил излить свои дружеские чувства на доктора Вальтера: он Повисает у него на шее и осторожно прихватывает зубами его подбородок. Выглядит это со стороны довольно страшно, но намерения у него пока что самые добрые. Однако постепенно волнение его нарастает, шерсть на нем поднимается дыбом. Теперь он начинает притопывать ногой, потом разбегается и со всего размаха проскакивает меж ног профессора Вальтера, свалив его на землю. Затем он тот же трюк проделывает с Синклером Дунеттом. После этого Роберт хватает Дунетта за руку и начинает с громким визгом носиться вокруг него, словно катаясь на карусели.
— Идите же скорей в кустарник! — кричу я ему.
Синклер подтаскивает обезьяну к опушке леса, и там Роберт прекращает свой «танец», потому что ему негде развернуться. Мы продвигаемся дальше по лесу, чтобы обойти стороной «обезьянью» лужайку. Однако Роберт и не думает возвращаться к своим самкам: оп твердо решил идти с нами. Шерсть на нем по-прежнему стоит дыбом.
Спустя некоторое время он отнимает у Синклера топорик, которым мы расчищаем себе дорогу в зарослях. Тогда я подхожу к нему с протянутой ладонью — жест, который у обезьян, равно как и у нас, означает попрошайничество. Он тут же с готовностью отдает мне топорик, но зато отбирает трость, на которую я опираюсь при ходьбе. Возбуждение его все усиливается. Мое воображение уже рисует ужасающие картины того, как нам придется тащить обратно изувеченного человека по этой жуткой дороге…
Поэтому я даже обрадовался, когда Роберт ухватил господина Дунетта крепко за руку и всем своим видом дал попять, что готов отправиться с нами в путь.
И мы пошли все вместе: четверо мужчин и один шимпанзе. Роберт передвигался на трех лапах, а одной цепко держал Дунетта за руку, не отпуская ни на секунду и опираясь на него с такой силой, что Синклеру приходилось едва ли не волочить его за собой. При этом Роберт не позволял ему дорогой менять руку, чтобы дать другой отдохнуть.
Наше положение становилось, прямо скажем, несколько щекотливым. Ведь мы знали, что шимпанзе привыкли к довольно длительным кочевкам по лесу, при этом они удивительно энергичны и склонны ко всякого рода авантюрам. Что в таком случае может помешать Роберту увязаться с нами до самого лагеря? А учитывая их звуковую сигнализацию — крики и барабанный бой, можно не сомневаться, что вскоре там окажется и вся компания.
Как же нам отделаться от Роберта? Вернуться назад к самкам? Но где гарантия, что те не вздумают на нас напасть или, чего доброго, тоже не увяжутся за нами? Вот так история! Мы так растерялись, что начинаем говорить между собой шепотом, хотя в этом нет никакой надобности: Роберт хотя и умен, но вряд ли способен понять, о чем мы говорим.
Решено воспользоваться уже испробованным способом: зайти в воду.
Уж лучше крокодилы
Мы спускаемся со склона и спешим прямиком к берегу мимо высоких разросшихся банановых кустов и прямо в озеро — в ботинках и брюках. Крокодилы? Будем надеяться, что четверо мужчин зараз для них слишком опасная добыча, они скорее всего удерут от нас.
В воде стоят, как и вокруг всех здешних островов, мертвые, ошкуренные деревья. Это объясняется тем, что за последние три дождливых года уровень воды в озере впервые за восемьдесят лет повысился на два метра. Многие старые деревья попали в воду и погибли.
Я едва успеваю переложить бумажник и содержимое моих брючных карманов в нагрудный карман рубашки, как вода уже достигает мне до пояса. Так мы и пробираемся вдоль берега, осторожно ощупывая палками дно. Лишь бы не провалиться в какую-нибудь яму или не попасть ногой в вязкую тину. А уж о бильгарциях[3] мы стараемся и не думать.
Роберт следует за нами по берегу. В одном месте, сильно заросшем камышом, он влезает на дерево, чтобы не потерять нас из виду. Интересно, насколько у него хватят терпения? Сначала он злился и бросался палками. Теперь немного приумолк, но мы слышим, что он упрямо продолжает пробираться вдоль берега. Хотя и попадаются места, густо заросшие камышом и трудно проходимые, но все-таки ему там идти легче, чем нам здесь.
Через четверть часа его уже не видно. Мы переговариваемся только шепотом, чтобы нас совершенно не было слышно. Постепенно к нам возвращается хорошее настроение. Но тут дорогу нам преграждает колючая крона упавшего в воду дерева. Обойти ее со стороны озера невозможно: там слишком глубоко; приходится на четвереньках выползать на берег и пробираться сквозь замысловатое переплетение разросшихся вьющихся растений, к счастью, без колючек. Мы прокладываем себе туннель и один за другим «пробуравливаемся» сквозь него, пока наконец не попадаем на окаймленную кустарником полянку.
Здесь мы подозрительно оглядываемся по сторонам: Роберта нигде не видно, остальных шимпанзе тоже.
Но тут я обнаруживаю, что пропал мой бумажник со всеми казенными деньгами. По-видимому, он выпал из нагрудного кармана, который я в суматохе забыл застегнуть.
— Вероятно, ты его выронил, когда наклонялся, чтобы влезть в этот проклятый туннель, — говорит Синклер.
Доктору Вальтеру и мне пришлось проделать тот же путь на животе, только в обратном направлении. И в самом деле, вот он лежит цел и невредим, глубоко внизу, под спутанными корягами.