Он глянул в ту сторону, подумал и ответил:
— Большой озеро там.
— Как оно называется? — Я вытащил из полевой сумки аэроснимки и разложил их перед собой.
— Озеро Моро, бойе. Большой озеро. Однако полдня надо кругом ходи. Олень с грузом не ходи — болото. Одна сторона гора, камень много, речка под камень бежи — нашу речку падай.
Все было правильно. По снимкам было видно, что вся северная сторона озера, начиная с северо-запада, низкая, с чахлым, угнетенным лесом. Лишь на юге к озеру подходили отроги хребта, обрамленные каменистыми россыпями. Между двумя отрогами из озера вытекала речушка. Где-то в полсотне километров южнее она сливалась с ручьем, в верховьях которого мы стояли.
— Иннокентий, ты хорошо знаешь дорогу на озеро Моро? — осторожно спросил я его.
Он молча кивнул мне в ответ, считая недостойным отвечать на столь глупый вопрос, выпустил из трубки клуб дыма и повернул шашлыки к огню другим боком.
— Бойе, — решился я. — Мы с Петром завтра утром уйдем на север, в горы. Там в каменистых россыпях с оленями трудно. Мы пойдем одни, налегке. Через две недели мы придем на озеро Моро. Ты должен там нас ждать. Хорошо?
— Аякакун[10], бойе.
— Не забудь. Две недели, — для убедительности я показал ему на пальцах.
— Петя! — крикнул я Хромову. — Будем укладывать рюкзаки.
В свой рюкзак я уложил инструменты, привязал топор и, прикинув вес, сказал:
— Давай сюда пшенку и рис. А то до полной выкладки немного не хватает.
С рюкзаком Петра хлопот было меньше — засыпали в него муку и привязали сверху котелок.
Рано утром мы попрощались с Иннокентием и Натальей, сунули Маше-свет горсточку конфет из «нз» и тронулись в путь.
Тяжело нагруженные рюкзаки тянули вниз. У меня в руках была тозовка, Петр захватил с собой сохатиную ногу и держал ее на плече, как дубинку.
— До ночевки дотащу — поужинаем, а остатки завтра утром доедим, — деловито сказал он.
Перейдя вброд ручей, мы оглянулись.
На небольшом бугорке подле ручья в лучах низкого солнца виднелся островерхий эвенкийский чум. Возле него три фигурки прощально махали руками. Вокруг бродили, побрякивая боталами, олени. Рвались за нами собаки, предусмотрительно привязанные хозяйственным Хукочаром…
Глава 5
В пятнадцать дней мы, конечно, не уложились: по неопытности я не учел, что прыгая целыми днями, как козлы, по каменистым россыпям, мы будем продвигаться вперед очень медленно. К середине маршрута обнаружилось, что продуктов нам не хватит. Пришлось резко сократить паек. Однако с полупустыми желудками мы двигались еще медленнее. Охотиться мы не умели, да и времени для охоты у нас не было. Что-нибудь подстрелить мы могли только случайно.
Тозовка провисела на моем плече бесполезным грузом. Выстрелить из нее пришлось всего несколько раз, да и то безрезультатно. Единственной нашей добычей была кукша, а в ней, известно, мяса нет, одни перья. Последние дни мы шли на «подсосе» — раз в день, на завтрак, котелок жиденькой заварухи.
Длинный отлогий склон протянулся до самого болота. Впереди виднелись чахлые от избытка влаги березки с обломанными вершинками. Над болотом поднимался легкий туман. В полной тишине раннего утра слышалось только потрескивание сухих сучков под ногами да раздражающее побрякивание плохо подвязанного котелка.
Вдруг прямо передо мной из-под куста выскочил молодой журавленок и побежал, далеко выкидывая длинные, неуклюжие, как у подростка, ноги. В охотничьем азарте я помчался за ним, на бегу сдирая с плеча тозовку. Расстояние между нами быстро сокращалось. Я отчетливо видел его растопыренные короткие крылья еще без маховых перьев, вытянутую шею, покрытую нежным пушком, широко открытый клюв.
Охваченный страхом журавленок, видимо, понимал, что я его нагоняю, и, предчувствуя всем своим существом неотвратимую гибель, внезапно остановился, присел и спрятал голову под крыло. Когда он прятал голову, я увидел его глаза, полные ужаса. Эти глаза меня остановили.
Я смотрел на его еще не развившееся, мелко дрожавшее тельце, и мне почему-то вспомнилось, как в детстве я иногда вдруг просыпался среди ночи от неясного страха или предчувствия. Каждая клеточка была напряжена в ожидании чего-то ужасного. Глаза широко открыты. В окно холодно и безжизненно светила полная луна. Хотелось сжаться в комочек, укрывшись с головой одеялом, и кричать, но тело мне не подчинялось, голоса не было. Потом так же внезапно это проходило, и я спокойно засыпал. Иногда мне удавалось победить оцепенение, и тогда весь дом поднимался от моего леденящего крика… Я закинул ружье за спину и повернул назад.
Петр остановился на берегу речушки и срезал длинный тальниковый прут. Потом достал леску и стал отдирать от кармана зацепившийся крючок. Выдрав его «с мясом», он привязал леску к пруту и закинул ее на быстрину.
Спрятанный в ярких перышках крючок легко упал на воду. Петр, подергивая удилище, тянул его к себе. Тонкое удилище пружинило, и «обманка» скользила по воде, похожая на паучка.
Мне вспомнилось, как Петр ловил хариусов в первые дни работы. За какой-нибудь час он натаскал целое ведро и, смеясь, бегал по берегу, таская рыбу, пока я не отобрал у него удочку, чтобы порыбачить самому. Но у меня ничего не получалось, и я страшно злился. Тогда у нас было мясо, и хариусов мы засолили в туясе. Стояла жара, и рыба протухла, пришлось ее выбросить. А теперь, когда нам надо поймать хоть несколько штук, она не берется — хоть плачь.
Я уже давно заметил, что если есть продукты, то и рыба ловится, и дичь сама лезет на мушку, а когда нечего есть, то все исчезает куда-то…
Утром шестнадцатого дня, вытряхнув из мешка последние остатки муки, проверив в нем каждый шов, Петр сказал:
— Все, даже на кисель не хватит.
— Ничего, завтра придем на озеро, там отъедимся, — отозвался я.
В девять утра, выпив по полкотелка мутной солоноватой водички, мы уже шли дальше. За день отнаблюдали две точки. До озера Моро оставалась одна ночевка.
Заночевали в распадке в двенадцати километрах от озера. Утром по привычке пошарили в рюкзаках — может, где кусок лепешки завалился — и, закончив работу на точке, зашагали к долгожданной цели.
Вот и последний хребет. Карабкаемся по каменистым россыпям столовой горы и оказываемся на плоской открытой вершине. Еще пятьсот метров, и мы у ее противоположного края. Внизу расстилается широкая гладь озера с таким странным, щемящим названием — Моро. Хорошо просматривается болото, окружающее озеро, место, где вытекает из него речка. Там должна быть стоянка Хукочара.
Острое, тревожное чувство властно охватило меня. Я не чувствовал запаха дыма, хотя до озера было всего два километра. Не было жилого, человеческого запаха, который ощущается в тайге порой за десятки километров от жилья. Я молчал, но Петр тоже забеспокоился:
— Что-то здесь и не пахнет людьми…
Мы начали спускаться по осыпи, осторожно перескакивая с камня на камень.
Через полчаса, преодолев каменный барьер, мы рванулись наискось по склону. Еще полчаса, и мы на берегу озера. Никаких следов человека. Не слышно оленьих ботал, лая собак. Только чайки кричат и кружатся над озером, да слышны стоны и дьявольский хохот плавающих гагар…
— Да его тут и не было! Здесь сто лет никого не было! — закричал Петр.
Я сидел на старой, гнилой колодке и мучительно думал. Что же случилось? Куда делся Хукочар? Что нам теперь делать?
Вокруг на сотни километров раскинулась глухая эвенкийская тайга. Лишь на юге, в трехстах километрах от нас, течет угрюмая Нижняя Тунгуска, с редкими поселками на берегах. Если идти прямо на юг, наверное, можно добраться до ближайшего поселка — фактории Амо. Что же делать?
А с озера доносился сумасшедший хохот гагар, вызывающий в душе страх и отчаяние…
Глава 6
Ночью ощенилась Дамка. Помет был небольшой — всего три рыжих, смешных щенка.
Иннокентий сидел на корточках и корявыми пальцами перебирал щенков, мял им бока, заглядывал в пасти. Сидел долго. Торопиться ему некуда, а тут важно не дать промашки.