— Кажется, мука, — хрипло сказал я, извлекая мешочек.
— Килограмма два, не больше, — прикинул Петр.
Мы блаженно возлежали у костра, наполненные великолепным мучным клейстером.
Рваный ботинок широко открыл рот. Я лениво пошевелил сбитыми пальцами.
— Моим тоже конец пришел, — сказал Петр. — Надо что-то придумывать, а то обезножим.
— Есть идея. Только сначала вздремнем, — пробормотал я.
К вечеру мы проснулись.
Я достал из лабаза несколько шкур попрочнее, нарезал из них кругов. По краям прорезал дырки и пропустил сквозь них сыромятный ремень.
— Петя, смотри. Последний вопль моды. Башмак а ля слон. — Я поставил в центр круга ногу вместе с остатками ботинка и затянул вокруг щиколотки ремень. — Можешь обуваться.
Я бросил ему пару кругов.
Перед уходом затесали лесину и написали: «20 июля мы вышли на озеро Моро, где нас должен был ждать оленевод Хукочар с нашим снаряжением и продуктами. На озере его не оказалось. Проискав Хукочара семь дней, выходим в поселок Амо. Идем голодные и босиком. Из лабаза взяли муку и шкуры. Топограф Зимов. Рабочий Хромов. 8 августа 1955 года».
Я немного подумал и дописал: «Деньги за взятое лежат в дуле ружья». Достал из полевой сумки пачку денег и пересчитал их. В городе на эти деньги можно жить целый месяц. Здесь, перед лицом природы, я впервые почувствовал их эфемерность.
Я поднялся в лабаз и сунул бумажку в ствол винчестера.
Оставшуюся муку мы разделили на части и по утрам пили жиденькую, мутноватую кашицу…
Целый день мы карабкались на огромный плосковерхий хребет. Сверху было видно на много километров.
— Река! — крикнул Петр.
С обрывистой вершины в синеющей дымке мы увидели поблескивающие извивы Нижней Тунгуски. До нее было не более пятидесяти километров.
На каждый встававший на пути хребтик мы лезли, выбиваясь из сил, ожидая, что вот сейчас там, внизу, блеснет широкая полоса воды.
Хребты, распадки сменялись другими, им не было конца. Начинало казаться, что никакой реки мы не видели — был просто мираж…
Мы вышли к реке неожиданно. Продираясь через густые заросли, мы буквально вывалились на каменистый берег. Перед нами спокойно несла свои темно-свинцовые воды Нижняя Тунгуска…
Теперь надо было решать, куда идти дальше. Я считал, что фактория Амо находится выше по течению, и мы поплелись на восток.
Через несколько километров на высокой террасе мы увидели чум. Поднявшись по крутому откосу, вошли в него.
— Здравствуйте!
Молчание.
Привыкнув к полумраку чума, я увидел в середине погасший очаг. За ним на груде оленьих шкур лежала сухонькая старушка. Она спала. Я подошел и сел рядом.
— Бабушка, здравствуй.
Она открыла глаза и ответила по-эвенкийски. Это осложняло положение.
— Спроси у нее еды, — предложил Петр.
— Букэль депчеис? — спросил я, полистав коротенький словарик, составленный еще с весны.
Она долго говорила что-то. Я взмок от напряжения, стараясь понять ее, но разбирал лишь отдельные слова.
— Дело плохо, я ничего не понимаю. Похоже, она больна. У нее мало еды. Кто-то уехал рыбачить. Сейчас спрошу, где поселок. Ире Амо, Кислокан?
Она опять ответила непонятно.
— Ире? — опять спросил я и показал на восток, потом на запад. — Ире?
Она удивленно смотрела на меня — дескать, чудак, спрашивает такие всем известные вещи — и показала на запад.
— Здорово, — присвистнул Петр. — Мы не туда идем.
Я опять полистал словарик и спросил:
— Хытыкит? — что означало «отправляться вниз по течению».
— Хытыкит, хытыкит, — утвердительно закивала она.
— Пойдем, — проворчал Петр.
Мы поблагодарили и вышли на берег.
— Давай-ка плотик сообразим.
Наскоро связали легкий плотик и, взгромоздившись на него, оттолкнулись от берега. К вечеру второго дня на широкой излучине реки открылась большая поляна с темными крышами домов.
Это была фактория Амо.
Глава 8
Таня сидела у костра и, положив на колено полевую сумку, писала Зимову письмо. Одно то, что письмо нельзя было отправить, раздражало ее. Кроме того, ее раздражали комары, которые не давали сосредоточиться и мысленно представить себе Володю: его длинную сутулую фигуру, голубые глаза и добрую улыбку. А ей так хотелось увидеть его. Она представила себе, что вот сейчас с той стороны распадка, из тайги, выйдет Володя, спустится вниз, продираясь сквозь цепкий кустарник, перепрыгнет через ручей, подойдет к костру и, положив ей на плечо руку, скажет: «Здравствуй».
Костер прогорал. Угли то подергивались серой пеленой пепла, то пламенели под порывами ветерка. Таня придвинула к ним не догоревшие сушинки. Подхваченный теплым потоком воздуха, сноп искр, кружась, взвился в небо, перемешиваясь там с россыпями звезд.
Таня вздохнула, свернула треугольником законченное письмо и положила его в полевую сумку, рядом с десятками других, написанных раньше. Потом затушила костер и пошла спать.
Васька бродил возле стоянки, понурив голову. Таня долго крепилась, но все-таки не выдержала:
— Ты чего, вчерашний день ищешь?
— А?
Разговаривать с Васькой было трудновато: он немного туговат на ухо. Кроме того, Васька ленив и очень не приспособлен к таежной жизни. Из двухмесячного опыта совместной работы Тане было понятно, чего искал Васька. Он искал место, где минимум на десяти квадратных метрах были бы сосредоточены дрова, вода, твердые коренные породы и росли бы почти готовые падки для палатки — все элементы, необходимые для устройства таежной бани.
Наконец Васька, подстегнутый Таниным вопросом, остановил свой выбор на ровной площадке, недалеко от ручья.
Сооружение бани — дело не хитрое, но, судя по Васькиным темпам, должно растянуться на весь день. С этим Таня примирилась с самого утра, когда решила истопить баню. Работа была закончена, но до настоящей бани в поселке было еще двести километров тайги.
Васька накидал крупных камней и распалил на них костер. Когда дрова прогорели и камни хорошо раскалились, Васька сбросил головешки в ручей и туда же вымел все угли. Прямо над камнями он растянул палатку на заранее приготовленных кольях. Походная баня была готова. Теперь только поддавай на раскаленные камни, и можно париться всласть…
Таня не любила сильного жара, и поэтому на первый пар пошел Васька. Оп парился долго и самозабвенно. Из палатки доносились стоны и урчание. Из всех щелей валил пар. Напарившись, он залез в ручей и там, ворочаясь среди камней, смывал с себя пепел и землю.
Потом мылась Таня. Она осторожно плеснула на камни полкружки воды. Пар поднялся столбом, наполнил всю палатку, но быстро вышел в щели. Таня попарилась немного, чуть-чуть, и быстро ополоснулась теплой водой. «Выйдем в Туру, там вымоюсь как следует. В палатке все-таки не мытье», — подумала она…
На базе экспедиции, в Туре, было безлюдно. Только бухгалтер Михаил Аронович одиноко перекидывал костяшки счетов, разбираясь в своих бульдо и сальдо.
Начальник экспедиции Стрептинский, прилетевший, с полевого контроля, засел у себя в кабинете и занимался неотложными делами перед очередным выездом.
Таня сидела одна в просторной камералке — оформляла и систематизировала собранный за лето материал: надо было выполнить камеральное дешифрирование на весь сделанный ею участок, вычислить высоты всех определенных точек, составить технический отчет. Эта работа требовала тщательности и терпения. Но у Тани все валилось из рук. Она то и дело доставала из сумки Володины письма. Письма были старые, писанные им еще перед началом работы, но она получила их только что.
Какое-то смутное беспокойство владело Таней. Ей казалось, что с Володей что-то случилось, в голову лезла всякая чепуха. Она уговаривала себя, что просто устала за лето, что сидеть на месте и ждать всегда хуже… Ничто не помогало. Предчувствие беды не покидало ее. Во время связи с Кислоканом она старалась быть поблизости от телефона, стоявшего в бухгалтерии.