Все шло своим чередом. Колокол оберегал отдельных людей от стихии. Он, Голованов, предупреждал тысячи. Его наблюдения: помогли попавшему в грозу летчику найти чистое небо, и по его тревожным сигналам на теплом юге, над цветущими садами, поднимались дымовые завесы, чтобы защитить сады от заморозков. Он жил сегодняшним днем и помогал людям строить будущее.
И придет время, когда человек поднимет свое лицо от земли, глянет на тучные поля пшеницы и скажет:
— Хлеба много. Теперь нужны всегда чистое небо и удивительные чудесные плоды. Нужны сады там, где была мокрая тундра…
И тогда снова выйдут в поход люди. Они пойдут по его пути, но так далеко, что он пока не решается о таком и мечтать. Жизнь каждого будет тогда, как «роза ветров», с выдвинутым острым лучом, похожим на обелиск, навстречу холодным северным ветрам. Но и тогда, наверное, будут сомнения и грусть по ушедшим годам и нужно будет ненавязчивое, простое человеческое участие, чтобы не уставать в пути.
Викентий Пачковский
ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС
ЯНКИ-КЛИПЕРА
Рассказ
Рис. В. Носкова
Наша шхуна «Ценгтай» уже неделю стояла в порту Сиэтл, после того как мы пересекли Тихий океан. Нас крепко потрепало у Филиппинских островов. Нам только чудом удалось выбраться из этого ада. Теперь старая шхуна, изрядно покалеченная, стояла в доке, где больше не было парусников, кроме нашего, и ремонтники выправляли киль, выгнутый на волнах во время тайфуна.
Едва мы ошвартовались у пирса, как судно атаковали вездесущие репортеры, и через несколько дней местные газеты раструбили о нас по всему городу.
В то воскресенье, с которого все и началось, я сидел в своей каюте и просматривал газеты, надеясь найти хоть какую-нибудь весточку с далекой родины. Я был один. Старший помощник капитана, серьезно заболевший во время рейса, лежал в больнице, а сам капитан, немец по происхождению, богомольный старикашка, вместе со своей супругой отправился на берег в церковь.
Никто сегодня меня не тревожил. Даже знакомый таможенный чиновник из порта не зашел ко мне. Обычно он приходил каждый день и доставал бутылку из ящика, запечатанного при осмотре в подшкиперской. Кроме этого ящика у меня было припрятано еще несколько, о которых чиновник и не подозревал. Конечно, я ничего не говорил ему об этом, а он, сделав добрый глоток в подшкиперской, уходил, весьма довольный жизнью и собой.
Но в этот день он почему-то не захотел нарушить мое одиночество. Передо мной лежала газета, в которой были помещены фотографии всей команды шхуны. Портреты были обрезаны со лба и подбородка, так что оставались только нос, губы и глаза. Глаза что надо. Этакие бесстрашные, дерзкие. Такими репортеры застали нас здесь, в Сиэтле, после двухмесячного плавания из Амоя.
Когда я смотрел на свой портрет, напечатанный в газете, я сам себе казался героем. В репортаже шла речь о том, что мы чувствовали во время тайфуна.
«Они были в глазу бури!» — кричали заголовки.
— Брехуны, — пробормотал я, обращаясь к отсутствующим репортерам. — Вы врете больше, чем мы сами после того, как оправились от испуга. Что вы знаете о «глазе бури»? То, что с нами случилось, казалось поначалу не таким уж страшным.
Вначале океан был спокойным и гладким, как зеркало, но барометр все падал и падал. Потом поднялась мертвая зыбь, сморщив поверхность океана, и она стала напоминать гигантскую стиральную доску. Из радиограммы было известно, что идет тайфун, но мы уже не могли выскочить за его пределы, потому что стоял штиль, и паруса повисли. Нам ничего не оставалось, как встретить опасность во всеоружии. Паруса были убраны и зарифлены, а с верхней палубы снято все лишнее. И все же тайфун налетел неожиданно.
Наступила тропическая ночь. Капитан сменил меня на вахте, чтобы я смог поужинать. Когда я поднялся из кают-компании наверх, было темно, как в шахте. Лишь над самой головой оставался чистый клочок неба, усыпанный звездами. Повернувшись, я вдруг увидел, как примерно в трех румбах налево от курса по воде движется ярко-белый свет. Он напоминал вихрящееся облако, которое испускало такое сияние, что я подумал! «Иисус Христос идет по воде».
На судне все страшно загремело. Я инстинктивно схватился за ванты, и в ту же секунду ветер рванул с такой силой, что меня наверняка унесло бы в море, если бы я не уцепился. Потм снова загрохотало, и этот грохот не прекращался уже ни на минуту двое суток, пока нас крутил тайфун. Шхуна зарывалась в волны так, что они перекатывались через судно, с носа до кормы, смывая все, что находилось на палубе. Правда, наверху уже никого не было из команды, так как люди убрались в кубрик сразу, как налетел тайфун.
«К черту тайфун, — подумал я. — Лучше вспоминать о другом».
Я начал думать о Владивостоке, где окончил «мореходку», потом вспомнил гимназистку, капитанскую дочь, в которую все мы были влюблены. Но тут мои воспоминания прервал шум, раздавшийся на палубе. Этот шум был уже мне знаком. Ясно: на судно опять прорвались американские мальчишки. Они все время околачивались у причала, выпрашивая у матросов чохи — китайские монеты с дырками, которые потом привязывали к резнике, чтобы позабавиться. Я давно приказал гнать этих мальчишек со шхуны. Еще сорвется какой-нибудь с трапа.
Сейчас мальчишки устроили на палубе такую пляску, что все загудело. Нет, это уж слишком. Черт знает что. Даже в воскресенье нельзя отдохнуть. Я вышел из каюты.
Поднявшись на палубу, я увидел не только мальчишек, но и большую группу людей, шедших с причала на судно.
Не понимая, в чем дело, я пошел им навстречу.
Худой высокий ирландец, примерно одного роста со мной, приподнял шляпу.
— О’Нейл, — представился он, — директор-распорядитель концерна «Болар-докер», где вы производите сейчас ремонт. Со мной брат, жена, дочь, наши клерки. Сегодня в газетах мы увидели ваши фотографии и узнали вашу историю. Мы пришли посмотреть шхуну. К нам сюда редко заглядывают парусники.
— Рад вас встретить, — ответил я по-английски, с трудом подбирая слова, так как чувствовал на себе множество глаз. — Я заменяю на судне старшего помощника. Постараюсь быть вам полезен.
Я подал ирландцу руку, и он крепко пожал ее. После этого мне представили все общество, явившееся на шхуну. Женой О’Нейла оказалась дебелая шведка с красивым лицом и пышным бюстом. Рядом с ней стояла дочь, рослая девушка, очень похожая на мать. Ее пышные волосы отливали золотом. Она смотрела на меня восторженными голубыми глазами, когда мы знакомились. Впрочем, я почти не обратил на нее внимания, потому что думал о другом.
Мне долго пришлось водить гостей по судну, показывая управление, паруса, мачты. Шхуна «Ценгтай» типа янки-клипер доживала свой век, и это был ее последний рейс. Судно водоизмещением 3 тысячи тонн имело 180 футов в длину и 21 фут в ширину. Янки-клипер был стариканом что надо, несмотря на то что его должны были списать после того, как мы придем в Китай. О нем можно было многое порассказать моряку. Однако гости оказались слишком приверженными к суше, чтобы оценить этот клипер, и я большей частью отвечал на наивные вопросы. Мне порядком это надоело, и, воспользовавшись тем, что дамы задержались на баке, я предложил мужчинам отправиться в кают-компанию.
— Мистер О’Нейл, — обратился я к ирландцу. — Вы ничего не имеете против маленького «дринка»?
Мистер О’Нейл сделал большие глаза.
— О, конечно, нет.
Пока дамы беседовали с матросами, мы спустились в салон. Я велел бою принести бутылку виски из моей каюты. Мы выпили одну бутылку, потом вторую. Американцы явно входили во вкус. Они оживились, хвалили виски. В Америке в те годы действовал сухой закон и выпивку можно было достать только у контрабандистов.