Охотников взяться за эдакую махинищу не находится. Во всем уезде никто не имел дела со столь крупными камнями — по полторы тысячи пудов! Прикинут люди, почешут затылки и — оглобли назад: неподходяще!
Поначалу чесал затылок и Аркадий. Мать честная! Но ведь работенка-то не на один годик! И беспременно должна быть выгодная, упускать нельзя! Да вот как ее исполнить? Где набрать опытных людей? Услышав все это, братья сразу поняли, куда клонит Аркадий.
— Ну и как, сват? Решил взяться? — полюбопытствовал Евдоким.
— Решил! — вздохнул Аркадий. — Решил, елки-палки! Чего уж бог даст. Анженер говорит: другого подрядчика, должно быть, и не будет. А ты, говорит, вижу, вполне можешь, раз у тебя такой опыт по строительству. Берись, говорит, не бойся! Денег отпущено порядочно, выкрутимся!
2
В селе старому и малому известно, кто такой Николай Михайлович Прожевальский (так у нас русские и украинцы произносили необычайно трудную фамилию путешественника, а киргизы, уйгуры, дунгане — и вовсе называли по-своему: Бырдживал, Бырдживалски) и за какие заслуги ставят ему памятник. Многие, в том числе и Аркадий с Евдокимом, были прошлой осенью в городе на его похоронах.
И ведь надо же! Человек совершил столько трудных и опасных путешествий, изъездил и исходил вдоль и поперек всю Азию, добыл столько разных сведений о далеких землях и тамошних зверях, птицах, растениях, камнях. И каждый раз возвращался живой и невредимый. И вот на тебе — захворал и… Эдак ведь бестолково получилось! И мужик-то был в самом соку жизни, ростом высокий, плечистый — косая сажень. Одно слово, богатырь Бова!
Многие видели его, разговаривали с ним. Он хоть и генерал, но человек был очень душевный, обходительный, уважающий простых людей. Незадолго до смерти приезжал в Преображенское по каким-то делам и случайно узнал, что в селе умер бедный мужик. Осталась вдова с пятью малыми ребятами. Родные, соседи, односельчане охали, ахали: вот ведь, прости бог, напасть какая! Пржевальский пришел к вдове, достал двадцатипятирублевую бумажку, протянул ей:
— Вот тебе. На первый случай. Купишь коровенку, будет детишкам молоко. А вернусь из экспедиции благополучно, помогу им. Не допущу, чтобы они пошли по миру.
Вдова растерялась и, заплаканная, даже не успела как следует поблагодарить его. На эти деньги по тогдашним ценам можно было купить не только коровенку, но и лошадь.
Киргизы считали его своим лучшим другом. Любили его особенно за то, что он, будучи джандралом — генералом, разговаривал с ними как с братьями. Пржевальский не позволял никому снимать шапку перед ним. Киргизы составили про его необыкновенные путешествия множество сказаний и легенд.
Ягунов, участник всех экспедиций Пржевальского, не раз рассказывал о тех путешествиях; слышали это и Аркадий с Евдокимом. В походах Ягунов делал чучела разных зверей, ящериц, змей, рыб, диковинных птиц, не исключая даже самых крохотных. Рассказы о Пржевальском и замечательных его походах передавались по всему уезду.
Пржевальскому доводилось проходить в Китае по совершенно безводным пустыням и горам, где по неделям не встречалось воды. Он нес те же тяготы походной жизни, что и остальные участники экспедиции. Когда не хватало воды, ни в коем случае не позволял себе или офицерам давать больше общей нормы. Питался вместе со всеми из одного котла. Сам чинил свою одежду, обувь.
Кроме всего прочего Николай Михайлович был и отличнейшим стрелком, никто в экспедиции не стрелял так метко.
Это был красивый, черноусый человек, с пытливыми, немножко даже строгими темными глазами. Но сердце в его груди билось доброе, мягкое. Обо всем этом и говорили сейчас Аркадий и братья.
— И вот, пожалуйте! Такой человек — и вдруг ни с того ни с сего на какой-то ерундовой охоте простыл, захворал… — Аркадий привстал с колоды, на которой сидел, снял картуз и перекрестился на церковный крест, видневшийся поверх сенного сарая; Евдоким с Егором последовали его примеру. — Вечная память! Царствие небесное!
— Понятно! Стало быть, эту память и будут закреплять навеки? — сказал Евдоким. — Чего ж, он заслужил такой памятник.
И сватовья стали вспоминать, как они ездили на похороны великого путешественника и что там видели. Егор, хотя на похоронах и не был, тоже хорошо знал, что там происходило. Однако сейчас — в который раз! — внимательно слушал.
Это было осенью тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года. Все население уезда — русские и киргизы — плакало по покойнику как по родному отцу. Провожать его в последний путь вышли чуть ли не все жители города, а их в Караколе в то время было около восьми тысяч. За городом к похоронному шествию присоединилось еще множество русских из окрестных деревень и киргизов из ближних аилов, а иные приехали даже из соседних уездов. Были тут и конные, и пешие, и на телегах — с женами, ребятишками. Киргизы-мусульмане по примеру русских-право-славных тоже снимали шапки перед гробом, оказывая тем глубокое уважение известному всем человеку.
Гроб везли на пушечном лафете. Хоронили на высоком мысу рядом с Иссык-Кулем, как завещал Николай Михайлович. Перед тем как опустить гроб в могилу, горячо говорили о покойном, о его делах, таких ценных для науки, о его открытиях. Потом стреляли из пушек, и гул долго катился волнами над озером и глухо отдавался в горах.
3
Весной следующего года пришел указ: в честь великого исследователя Центральной Азии переименовать город Каракол, где он скончался, в город Пржевальск. И еще в указе говорилось о возведении памятника на его могиле, поскольку ученые и многочисленные друзья путешественника, а также жители города хлопотали об увековечении его памяти; для этой цели отпускалось из казны сто двадцать пять тысяч рублей серебром.
— Вот я и взялся строить этот памятник, — говорил Аркадий. — Анженер, видать, и сам здорово хочет, чтобы строил именно я. Не ехать же ему за подрядчиками и мастерами куда-то, прости бог, в Пришпек[24] али в Алматы! Али еще куда и дальше.
Договор Борисоглебский составил с Аркадием подходящий, не угрожающий всякими ужасными строгостями в случае чего. В нем было немало оговорок на новизну и трудности работы в горах, на коварную здешнюю погоду, на отсутствие мастеров и подъемных приспособлений и просто на неопределенность многих вопросов. Поди, к примеру, угадан, откуда придется возить камни? Да, может, в здешних горах еще такого камня-то и нету. Тогда ищи-свищи целый год да вози бог знает откуда. Да и там разыщешь ли?
Но Аркадий знал: камень в здешних горах должен найтись, может и не совсем такой, какой нужен, а вполне, по его думке, подходящий, и все должно пойти хорошо, и он неплохо подзаработает. Его помощники тоже не останутся внакладе, не обидятся.
Аркадий уже ездил с Борисоглебским на поиски мест, где можно брать нужные камни, особенно самые главные, крупные — нижние в памятнике. Начали они разведку с Каракольской щели, самой близкой к городу и месту постройки памятника; эта щель просто уставилась на город своей темной пастью, и зимой оттуда дуют жгучие ветры, пронизывающие насквозь.
Все могучие отроги Тянь-Шаня, эти богатырские каменные кряжи высотой чуть ли не до небес, состоят сплошь из серых скал, отдельных насупленных утесов, угрюмых молчаливых глыб. А вот поди ж ты, путного ничего и не нашли! То камень не тот — нужен гранит; то к месту, где торчат вроде бы подходящие скалы и глыбы, не только на телеге, но и пешим ходом не подберешься; то вроде бы пригодный камень, да слишком высоко над ущельем, чуть не в поднебесье. Отколи и пусти вниз — он и рассыплется на куски. А к иному надо строить капитальный мост через неистовую реку или прокладывать дорогу в сплошных каменных завалах.