Старики мои припозднились. Чтоб не остыл суп, замотал рухлядью из одежды.
Сколько же энергии в моих стариках, черт возьми! Мы уже неделю бродим без толку. Теперь, хоть и недостаточно хорошо, я представляю, что такое поиск непотерянного. Сезон, на круговую, считай, три месяца: подготовка, сборы, дорога туда, поиски, дорога обратно.
Дорогонько стоит им каждый рублик! Почитай, по штуке с версты. Да с какой! Романтический флёр, которым окутываются вечера и ночевки у костра, оборачивается разодранными в кровь лицом и шеей, клещами, которых приходится извлекать из кожи калеными иглами.
Кстати, из абстрактно-романтического ли человеколюбия заставил меня Никодим, да и другие уговаривали, принимать «чертову» настойку? Главное для них — не дать мне разболеться.
Тогда — закон тайги свят: пришлось бы бросить корневание и на своем горбу тащить меня до первого населенного пункта.
Вернувшись, никто из стариков не обратил внимание на мои старания по части кулинарии. За тем меня в лагере и оставляли. Видимо, был между ними серьезный разговор. При мне они не ссорились. Но из их замечаний мельком я мог сделать вывод, что был прав, когда предположил: они ищут мифическую плантацию женьшеня. Старики не говорят о поисках прямо: они суеверны, словно кладоискатели.
Вот опять разговор «около»:
— Завтра Авдотьки моей сын в школу пойдет, между прочим, — вздыхает Никодим. — Почитай, наш сезон, как собачий хвост, завернулся.
Никодим отхлебывает чай из кружки, воздымает на темя лохматые брови, шевелит ими, опускает в раздумье, снова принимается за чай.
— Лихоманка им в печенку! — восклицает впечатлительный Пал Палыч и размазывает по шее едва не сотню мошек. — Подыхать тварям давно пора, а они туда же — жрут.
— Того гляди, дожди начнутся… Роса холодней родниковой воды… Вертаться пора. Не по заберегам же домой топать. — Пал Палыч смотрит на пар, поднимающийся из кружки с горячим чаем, и вид у него такой, словно именно там, в легкой поволоке меняющихся очертаний, он видит то, о чем говорит.
Мне думается, единственная надежда на полное примирение стариков — находка старой плантации, в которую я попросту не верю.
Я узнал об этих поисках из разговоров обиняком. Будто бы еще отец Никодима в начале века наткнулся в тайге на смертельно раненного грабителями-хунхузамива-панцуя — искателя женьшеня, китайца.
Отец Никодима вынес пострадавшего и долго выхаживал его у себя дома. Однако спасти ва-панцуя не удалось. Стар он был и дряхл, а ранение серьезное. В то время охота на корневщиков среди китайцев-контрабандистов, их-то и называли хунхузами, была делом распространенным и прибыльным. По условиям царских властей ва-панцую разрешалось приходить в тайгу безоружным. Его подстерегали при выходе из тайги соплеменники и грабили.
Так вот перед смертью старик-корневщик и рассказал отцу Никодима о своей плантации женьшеня. Около двадцати лег собирал ва-панцуй молодые корни и высаживал их в тайном месте. Набралось там десятка три корней. Корневщнк сказал, что плантация эта якобы находится в верховьях реки, по которой мы шли. Но где точно — неизвестно. Ни отец Никодима, ни сам Никодим не могли найти приметы — одинокой лиственницы посреди поляны за «серебряной» рекой.
Впрочем, в любом поиске надежда часто сменяется неуверенностью.
Однажды шеф спросил о делах, а я ответил, что данные в моих опытах лезут на стену и понять ничего невозможно. Наши предположения о том, что адаптогены должны подстегивать стресс, летят вверх тормашками. Мне следовало заняться изучением фармакологического влияния женьшеня на изменение лунной орбиты.
— А почему вы так обижены на женьшень? — удивился шеф.
— Потому, что элеутерококк как заменитель, я думаю, лучше достопочтенного женьшеня.
Шеф рассеянно улыбнулся, сунул руки в карманы халата:
— Женьшень не заменитель. У него отличный от элеутерококка характер, как у нас с вами, например. А разность характера даже у лекарств — это не так уж плохо.
Я отложил в сторону пинцет и ланцет, постарался примирительно улыбнуться.
— Факты ползают по потолку.
— Это уже интересно.
Но мне было не до шуток. Факты действительно «ползали по потолку». Уже не первый год мы изучали влияние адаптогенов на неспецифическую сопротивляемость организма в сторону ее повышения. Адаптогены — женьшень, элеутерококк, дибазол — явно, достоверно, вне всякого сомнения повышали неспецифическую сопротивляемость организма к холоду, физической усталости, перегреву, отравлению химическими веществами. Поэтому мы давали содержавшимся в обычных условиях здоровым мышам элеутерококк. Закономерно было, с нашей точки зрения, при иммобилизации ожидать обычных стрессорных изменений: увеличения веса надпочечников, их стимуляции и соответственно падения содержания холестерина. Вот уж — пошли за шерстью, а вернулись стрижеными!