Ну ладно — неживые вещи, беспризорные кофейники, манекены, лавки; он мог посмотреть на них, подивиться и уйти. Но человеческий голос — ему до отчаяния хотелось, чтобы этот голос принадлежал живому человеку из плоти и крови. Это нечестно, что голос был сам по себе. Нарушенное обещание… Этот голос заронил зерно страха в его мозг и рассердил его. На цепи висела телефонная книжка. Он схватил ее, раскрыл, едва не разорвав, и начал пробегать глазами страницу за страницей. Имена рябили в глазах. Абель. Бейкер. Ботсфорд. Карстэйры. Кэйтеры. Сипида…
— Так где же, где же вы, люди? — закричал он. — Где вы пропадаете? Где вы все живете? Только в этой паршивой книге?
Снова он перелистал ее страницы. Демисен. Фарверы. Грэннигэны. И так далее — до человека по фамилии Зателли, который жил на Северной Передней улице и чье имя начиналось с буквы А… Молодой человек выронил книгу. Она закачалась на своей цепи. Медленно-медленно он поднял голову и уставился на пустую улицу.
— Послушайте-ка, парни, — мягко сказал он. — А кто же присматривает за магазинами? — Стеклянные витрины молча глядели на него. — Кто присматривает за всеми этими магазинами?..
Он медленно повернулся, положил ладонь на ручку и толкнул дверь. Дверь не подалась. Он снова толкнул. Дверь даже не дрогнула. У него возникло чувство, что все, что происходит с ним, — это какой-то розыгрыш. Очень большой, сложный и ужасно несмешной розыгрыш. Он толкнул дверь еще сильнее, навалился на нее плечом, но она по-прежнему не сдвинулась ни на миллиметр.
— Ну ладно! — закричал он. — Ладно! Это очень смешная шутка. Очень смешная! Я обожаю ваш городишко, Я обожаю чувство юмора! Но теперь это уже больше не смешно! Понимаете? Теперь это грязно! Какой это умник запер меня здесь?! — Он принялся пинать, толкать, выдавливать дверь, пока ручейки пота не побежали по его лицу. Он закрыл глаза и на минутку прислонился к стеклу передохнуть и вдруг, взглянув вниз, увидел, что дверные петли торчат в его сторону. Он тихонько потянул ручку, и дверь тотчас распахнулась — немного погнутая, но она распахнулась! Он толкал ее, вместо того чтобы потянуть на себя! Потянуть — и все. Он почувствовал, что ему следует либо засмеяться, либо извиниться перед чем-то или кем-то, но, само собой, извиняться здесь было не перед кем…
Он ступил в ослепительный солнечный свет и пошел через парк к зданию, перед которым висел большой стеклянный шар с надписью: «Полиция». Он шел к зданию и улыбался. Держи курс на закон и порядок, подумал он. Больше даже, чем просто закон и порядок — здравомыслие! Может быть, здесь-то как раз он его и найдет. Если ребенку случится потеряться, мать всегда объяснит ему потом, что нужно подойти к доброму полисмену и назвать свое имя. Что ж, теперь он и есть ребенок, потерявшийся ребенок, и в мире не осталось больше никого, к кому он может обратиться. А что касается имени, то… кому-то придется сообщить это имя ему самому.
В участке было сумрачно и прохладно, большая комната делилась пополам барьером, за которым стоял стол сержанта, стул, а у дальней стены — место радиста с микрофоном и ультракоротковолновым приемопередатчиком. Решетчатая дверь направо вела в блок камер. Через калиточку в середине барьера он прошел на другую половину к микрофону, взял его в руки, осмотрел, затем ни с того ни с сего, словно это требовалось от него — тоже принять участие во всем этом розыгрыше, сказал официальным «полицейским» голосом:
— Вызываю все патрульные автомобили! Вызываю все патрульные автомобили! Неизвестный шатается вокруг участка! Чрезвычайно подозрительный парень. Возможно, хочет… — Голос его дрогнул: над столом сержанта к потолку лениво подымалась струйка дыма. Он медленно положил микрофон и подошел к столу. Большая, на четверть уже выкуренная сигара лежала в пепельнице и дымила. Он поднял ее, затем положил на место, испытывая напряжение, страх, ощущение, что кто-то постоянно подглядывает и подслушивает. Он даже резко обернулся, точно хотел застать кого-то за этим занятием.
Комната была пуста. Он отворил решетчатую дверь — она громко заскрипела — и вошел в блок камер. Камер было восемь, по четыре с каждой стороны, и все они были пусты. Через решетку последней камеры с правой стороны виднелся умывальник. Из крана бежала вода. Горячая вода — он видел пар. На полочке над раковиной лежала бритва, вся в каплях воды, и кисточка для бритья, полная пены. Он на секунду прикрыл глаза, потому что это уже было слишком. Это уже было такое… Покажите мне домовых, подумал он, или привидения, или каких-нибудь чудовищ. Покажите мне мертвецов, вышагивающих, как на параде. Пусть резкие и дикие звуки похоронного рожка раздвинут эту мертвенную тишину утра, я не боюсь ничего, только перестаньте пугать меня преувеличенной естественностью вещей! Не подсовывайте мне сигарных окурков в пепельницах и воду, льющуюся из крана, и покрытые пеной кисточки для бритья! Они-то как раз способны потрясти человека больше, чем появление призрака…
Он медленно вошел в камеру, приблизился к раковине умывальника, протянул дрожащую руку и дотронулся до пены на кисточке. Пена была настоящая. Теплая на ощупь. Она пахла мылом. Вода потихоньку лилась в раковину. На бритве была надпись: «Жиллет», и ему вспомнилась почему-то серия передач «Вокруг света» по телевидению и футболисты нью-йоркской команды «Гиганты», выигрывающие четыре — ноль у «Кливлендских Индейцев». Но боже мой, это было, должно быть, лет десять назад! А может быть, в прошлом году? Или, возможно, этого вообще еще не было? Потому что теперь у него не стало никакой базы для отсчета, никакой отправной точки, ни даты, ни времени, ни места, на которые он мог бы опереться…
Он не услышал скрипа двери в камеру, которая медленно закрывалась за ним, до тех пор, пока не увидел на стене ее черную тень, приближающуюся сантиметр за сантиметром, медленно и неотвратимо.
У него вырвалось рыдание, и он стремглав бросился к двери, успев протиснуться в остававшуюся щель, прежде чем дверь затворилась. Какую-то секунду он постоял, прислонившись к ней, переводя дыхание, затем, пятясь, отошел и оперся о решетку противоположной камеры, пристально глядя через неширокий коридор на закрытую и запертую на замок дверь, словно это было какое-то смертоносное животное.
Что-то толкнуло его, что надо бежать. Бежать. Бежать, не жалея ног! Наружу! Быстро! Подальше отсюда! Словно кто-то нашептывал ему команду. Это слабеющий в неравной схватке мозг отдавал свой приказ сражаться — сражаться до последнего патрона! Мозг изнемогал от кошмара, от гнетущего его страха. Инстинкты молили о безопасности и спасении. Быстро, быстро отсюда! Беги! Беги! Беги!
Он уже был снаружи, на солнце, мчался через улицу, споткнулся о кромку тротуара, исцарапался о живую изгородь, когда врезался в нее. Перебравшись через кусты, он кинулся дальше, в парк, и все бежал, бежал, бежал… Перед ним выросло школьное здание со скульптурой перед фронтоном. Инерция движения вынесла его на ступени постамента, и только здесь он пришел в себя, обнимая металлическую ногу какого-то застывшего в героической позе мужа науки, погибшего в 1911 году: бронзовый, он возвышался темным силуэтом на фоне яркого синего неба. Молодой человек заплакал. Он одним взглядом вобрал в себя все эти магазины, кинотеатр, наконец, статую и всю эту неимоверную тишину и закричал сквозь слезы:
— Люди, где же вы? Пожалуйста, богом вас молю, скажите мне… люди, где вы?..
Было уже за полдень. Он сидел на кромке тротуара и смотрел на свою тень и на другие тени вокруг. Маркиза над витриной лавки, стойка с надписью: «Остановка автобуса», фонарный столб — все превращалось под солнцем в плоские бесформенные пятна, перечеркивающие тротуар. Он тяжело поднялся на ноги, бегло взглянул на стойку автобусной остановки и стал смотреть вдоль улицы, словно надеясь в глубине сердца и не веря самому себе, что вот сейчас подойдет огромный красный автобус, откроются его двери и толпа людей сразу заполнит пустынные тротуары. Люди. Вот кого ему хотелось увидеть. Людей, таких же, как он сам…