Когда одиссея Луи Тусена стала известна в Европе, дочь Гретри прочла в местной газетке короткую историю гибели «Леопольда». Имени Тусена упомянуто не было. Со слабой надеждой, что единственный спасшийся — ее отец, она пришла в контору. Клерк Эмиль, всегда такой предупредительный и любезный, сегодня был мрачен и молчалив. Узнав, что отец погиб, она, не сдерживая слез, побрела в порт и там долго смотрела на волны, размеренно набегавшие на набережную.
К пирсу, где стояла красавица яхта, подкатил сверкающий лаком кабриолет. Из него выпорхнул кругленький Лонгвиль, сопровождаемый клерком. Он отправлялся во Флиссинген, где собирался сделать заказ на постройку парохода для скоростных трансатлантических рейсов. Капитал не может лежать в дрейфе и ждать попутного ветра — он должен находиться в постоянном движении. Как говорили древние, перпетуум мобиле…
Об авторе
Варшавский Самуил Романович родился в 1906 году в Екатеринославе (ныне Днепропетровск), географ, председатель отделения истории географических знаний и исторической географии Московского филиала Географического общества СССР. Автор свыше семидесяти научных и научно-популярных статей в научных изданиях, а также журналах «Вокруг света», «Техника — молодежи» и других. Тематика статей в основном относится к истории географических знаний и исторической географии. В нашем сборнике публикуется второй раз. В настоящее время работает над докладом (для XIII Международного конгресса по истории наук) и статьей под названием «Возможные свидетельства предшественников Магеллана», а также готовит материалы по таким темам: «О проникновении в Америку досапиентного человека», «Аппенинский полуостров и доколумбова Америка».
Владимир Бардин
ОСЕНЬ В ТАЙГЕ
Очерк
Рис. Л. Кулагина
1
Сочится небо сквозь ресницы,
И синева — мой потолок,
А листья желты, как страницы,
Но это — только лишь пролог.
Но только-только синий август
Переломился на сентябрь…
Неожиданно в ночь ударили холода. Когда рано утром, выбравшись из спального мешка, вышел я на порог избы, кожа вскипела от резкого холода. Обхватив руками плечи и щурясь от яркого света, я удивленно осмотрелся. Высокая, некошеная трава вокруг домика за ночь стала совсем белой. В утреннем свете сверкал и четко рисовался каждый стебель. Я тронул траву, она тихо зазвенела.
Обогнув дом, я остановился на обрыве. Внизу угадывалась река. Воды не было видно. Над ней, как над разлитым кипятком, стояла белая пелена. Побулькивала, словно разговаривала сама с собой, вода.
И вдруг с неба послышался шелест. Казалось, быстро-быстро переворачивались страницы тысяч книг. Я поднял голову. Летели гуси. Вытянувшись неровным, надломленным клином, они летели сосредоточенно, без крика…
Нас осталось трое: Виктор, Игорь и я. Остальные уплыли по реке в Якутск. А оттуда улетят в Москву. Нам предстоит закончить работу, упаковать образцы и отправить их в Москву.
Наш дом — заброшенная изба бакенщика на Мамонтовой горе — на самом берегу Алдана, в трехстах километрах от его впадения в Лену. На десятки километров вокруг жилья больше нет. И бакенщик давно здесь не живет: на бакенах и на маяках установлены батареи с фотоэлементами. Темнеет — и сам собой загорается свет. Чем темнее ночь, тем ярче огонь.
Высоки обрывы Алдана, чего только тут нет: древесина, семена, шишки и даже кости мамонта. Сколько десятков тысяч лет все это пролежало в песке? Иногда попадаются тяжелые, словно покрытые ржавчиной, железистые конкреции. Ударишь по ним молотком, а на изломе — отпечатки листьев. Настоящий природный музей. Разобраться в нем — значит проследить все основные изменения природы этих мест за новейший геологический период, за последний миллион лет. Но до результатов еще далеко. Пока мы сидим сшиваем мешки — подготавливаем тару для образцов и снаряжения…
Последние несколько дней тайгу лихорадит. То тут, то там, словно пятна на щеках больного, вспыхивают желтые краски. Береза желтеет быстро и целиком, на иголках лиственниц появляется легкая оторочка желтизны.
Понемногу в тайге становится просторнее. Она раздевается. В березняках в сухой день хруст под ногами. Опавшие листья покрывают залихватскими кепками головки грибов. В брусничниках на повышениях темно-красные ягоды, отваливаясь от стеблей, ложатся на землю. Сок в них начинает бродить, как в бочонках. И когда положишь та-: кую, почти черную ягоду в рот, ощутишь вкус удивительного приготовленного солнцем и временем вина.
Голубика в болотах морщится, словно собираясь чихнуть, сохнет на кустах и опадает, устилая траву голубым. Но постепенно желтое в своих бесчисленных оттенках — от светлых, словно тихая ласка, до красных, безрассудных огней — завладевает всем, и, как объятая холодным пожаром, тайга стоит, пронизанная волнами света и свежести.
Захватив лопаты, мы сразу после завтрака выходим в маршрут. Сначала идем по песчаной косе, пересекаем, стараясь не набрать воды в сапоги, неглубокие протоки и выходим к подножию песчаного обрыва, тянущегося вдоль русла почти на десять километров. Здесь идти трудно. Вода примыкает к основанию склона, покрытому осыпями. Мы карабкаемся по ним, стараясь не съезжать к воде, где вязко, и сапоги уходят в дрожащую, зыбкую массу. У намеченного для работы Места останавливаемся. Лопатами расчищаем часть склона, чтобы вскрыть ненарушенные, свежие пласты породы. Зарисовываем, записываем все наблюдения в полевой дневник. Метр за метром, снизу вверх от самых древних слоев к самым молодым. И через каждые полметра берем образец — в Москву, на сложные анализы: споропыльцевой, химический, минералогический. Песок, песок. Желтый, как спелый горох, серый, как дождь, рыжий, как кора сосен. Песок. Тонкий, как манная крупа, грубый и крупный с мелкими камешками. Плотный, отваливающийся кусками и рыхлый, растекающийся по ладони. Песок, может быть, таящий золото.
Возвращаясь вечером домой, мы находим наши утренние следы частью засыпанными обвалами. Обвалы происходят сейчас постоянно. Промерзшие склоны оттаивают на солнце, влажный песок обрушивается, а быстрое течение уносит песчинки, чтобы отложить их где-то на новом месте. Только с наступлением зимних холодов обрывы сделаются твердыми, как камень. Но река, даже скованная льдом, будет нести свои воды, вершить великую работу.
Река стара, река мудра,
Столетья — для нее года,
Но вечно молода вода!
По берегам ее когда-то
Вечнозеленые леса
Стояли, мокли, как солдаты,
И погибали на часах.
Потом своими языками
Ее лизали ледники,
И мамонты трясли клыками
От холода и от тоски.
Река умерших хоронила,
Мороз их сковывал тела.
И вот в обрывах сохранилась
Поэма — как река жила.
И камни сжали отпечатки
В своих застывших кулаках.