И даже не это было главным. Палеоклиматология позволила довольно точно определить время жизни поселения.
Еще в школе на уроках ботаники нам показывали цветочную пыльцу под — микроскопом. Почти невидимые простым глазом зернышки оказывались при увеличении очень сложными и разными. Пыльца ели не похожа на пыльцу сосны, а пыльца березы — на пыльцу осины. Специалисты-палинологи по зернам пыльцы определяют виды деревьев и растений.
На дне озер ежегодно откладывается тонкий слой ила со всей пыльцой, принесенной ветром за лето. Когда озеро превращается в болото, каждый год нарастает примерно один миллиметр торфа с заключенной в нем за этот год пыльцой.
Если сделать разрез торфяной залежи до самого дна и, как это делают палеоклиматологи, взять образцы торфа через каждые десять сантиметров от песка до самого верха, то потом, обработав каждый образец и собрав заключенные в него пыльцевые зерна, определив их и подсчитав, можно получить пыльцевую диаграмму. Она покажет, как изменялся здесь растительный мир за прошедшие тысячелетия! Количество пыльцевых зерен разных видов растений примерно соответствует реальному соотношению этих видов в определенный период времени…
Хотинский занимался изучением болот вокруг Переслав-ля. Он работал и на Берендеевом болоте. Его знания и опыт должны были помочь нам не только определить время свайного поселения, но и узнать более точно о природе, которая окружала человека в то время.
В Берендеевском свайном поселении был ключ ко всей древнейшей истории этого края!..
Мутное солнце висело в ржавых вихрях над Берендеевым болотом. Казалось, пожар, тлеющий до поры до времени в этой громадной котловине, рассеченной зарослями кустов по заброшенным карьерам, вот-вот вспыхнет с полной силой, взовьется и испепелит все вокруг — и холмы, на которых сгрудились деревеньки с белыми церковками, и леса, и дальние уходящие на юг поля…
Весь август стояла великая сушь. Ветер здесь, на Волчьей горе, довольно умеренный, поднимал торфяную пыль, сдувал ее с караванов[4], и над черными фрезерными полями стлался коричневый дым. Едкий запах торфа сушил горло и нос.
А внизу, в рыжей мгле, двигались вереницы странных фантастических машин, засасывая в бункера высохшую крошку и взрыхляя поле.
— Да как же там работают? — с испугом выдохнула Таня. На ее полном и загорелом лице промелькнул ужас.
— Что вы, Таня! Это же обычный день на торфоразработках. Если бы действительно был сильный ветер, машины ушли бы с поля, да и то, чтобы не было пожара. Это вам не археология!
Хотинский стоял возле машины, разложив на капоте схему Берендеевских торфоразработок. В резиновых сапогах, в штормовке, натянутой поверх серой клетчатой куртки, в финской кепочке, возвышавшейся над его большим и тяжелым лицом, он был похож на геолога, выступающего в трудный и долгий маршрут.
Сергей и Олег отправились разыскивать Шурика.
Волчья гора была настоящей горой, поднимающейся не только над болотом, но и над всеми соседними холмами и лесами. На вершине и на северных ее склонах толпились домики, высокие плетни огородов, а с востока и юга под крутыми обрывами начиналось болото. Над обрывами торчали островерхие крыши погребов, напоминавшие маленькие жилища-полуземлянки древних славян. Возле сараев желтели высокие поленницы, где просыхали выкорчеванные на болоте пни.
На востоке, километрах в пяти-шести за болотом, белели новые здания центрального поселка.
— Вот посмотри, что получается, — подозвал меня Никита к развернутому плану и ткнул карандашом в то место, где были отмечены сороковые карты двенадцатого комплекта. — Я вчера сверялся с отметками резервов по комплектам и нанес приблизительные изобаты торфа. Если стоянка здесь, — он постучал карандашом по заштрихованным полоскам, — тогда поселение должно было существовать или на открытой воде, или на торфе, когда уже было здесь болото.
На плане Берендеево болото представлялось огромной амебой, распустившей в разные стороны множество отростков — заливов. Кое-где красной краской отмечены были суходолы — песчаные острова. На юге между суходолами петляла речка, до сих пор собирающая воду из древнего озера.
Берендеи, берендеи… Почему это болото получило имя небольшого степного народа, воевавшего когда-то с Киевской Русью? Те берендеи жили далеко на юге, оставив о себе память в имени города — Бердичев. Раньше он назывался «Берендичев», берендеев город. Как они попали сюда? А может быть, попал только один берендей, поселился, захватил себе эти земли?
Рядом с центральным поселком торфопредприятия есть маленькая деревня — Милославка. В XI–XII веках там был небольшой городок — сохранился культурный слой, в котором встречается много славянских черепков, оружия и стеклянных браслетов того времени.
На сельских поселениях обломки таких браслетов редки.
Может быть, был не городок, а княжеская или боярская усадьба? Не Милослава, а Мирослава? Мирославов известно несколько. Один из них, Мирослав Нажир, был боярином при Владимире Мономахе. Другой киевский боярин, Мирослав Андреевич, выполнял дипломатические поручения Всеволода Большое Гнездо. А вот Мирослав, боярин Галицкий, неоднократно появляется в истории Владимирской и Суздальской земли…
А берендеи осели как раз в Галицком княжестве и служили в дружине князя!
Но почему обязательно берендеи? Может быть, не от них пошло это название. Всегда болота тревожат, «бередят» душу человека, к ним не привыкшего.
В наши леса славяне пришли с юга, из лесостепи. Там нет таких болот. Пришли земледельцы, пахари, которым надо было воевать здесь не со степняками, а с лесом, освобождать землю для полей и деревень. А рядом — болото, топь. Ни лес, ни луг, ни пашня, ни озеро. Одно слово — болото. Загадочный и никчемный кусок. И лес не вырос, и вода погибла. Бродят над болотами туманы, свиваются, скрывают их от человеческого взгляда. По ночам вспыхивают и плывут над кустами огоньки. А что там? Что скрывается? Какие тайны? Вот и населило людское воображение болота всякой нежитью, враждебной человеку, — лешими, кикиморами, привидениями. Только длинноногий лось прорвется с треском сквозь кусты, разбрызгивая топь. Да по осенним ночам на суходолах воют на луну волчьи выводки, собираясь в набеги. Ка глухой, укрытой лесом горе воют — на Волчьей горе…
— Что они так долго? — нервничает Хотинский, которому хочется скорее попасть на болото. — Я же предлагал прямо к дому подъехать…
Тане тоже скучно в машине. Один только наш шофер, пожилой и флегматичный Виктор Михайлович, привыкший к экспедициям, спокойно дремлет, откинувшись в кабине на спинку сиденья.
— Таня, вам не видно: идут наши мальчики?
Она высунулась из-под тента и осмотрелась.
— Нет, не видно их. Андрей, а правда, что на Берендеевом болоте погиб Евпатий Коловрат?
— Это какой Евпатий? О котором Ян писал в «Батые»? — спрашивает Никита.
— Ну да…
— А он на самом деле был? Я слышал что-то, когда здесь работал, — припоминает Хотинский.
— Конечно, был! О нем же рассказывается в «Повести о разорении Батыем Рязани»…
С точки зрения археолога — совсем недавно: всего лет шестьсот назад…
Поздней осенью, когда в степях собирают табуны нагулявшихся на приволье коней, когда снят с полей урожай, двинулись на Русь орды Батыя. Штурмом брали татары высокие городские стены. Запылали села и города. К рождеству, под новый 1238 год, пала Рязань — один из первых русских городов, центр сильного и богатого княжества. Не пришли на помощь рязанцам другие князья, надеясь отсидеться за валами и высокими стенами.
А следом за Рязанью запылал Владимир, Суздаль, и покатилась татарская лавина дальше в Ополье, к Юрьев-Польскому, к Переславлю, к Ростову…
Крепок мороз в январе. Снега глубоки. То там, то здесь треснет от мороза дерево, и пойдет дробиться по лесу звук, заставляя оглядываться волков, вышедших на запах гари. А на полях снега истоптаны и сдуты — прошла татарва.
Но слышен в ночи топот копыт по морозной земле. Блестят шишаки и кольчуги, звякают удила о мечи, красные, как кровь, щиты тускло светятся под луной. Спешит полк, собранный по лесам рязанским боярином Евпатием Коловратом. Спешат оставшиеся в живых рязанцы отомстить татарам за родной город, за убитых отцов, детей и матерей. Стучит у каждого не меч — боль в сердце за родную землю.