За помощью в Киев и Чернигов ездил Евпатий, когда татары осадили Рязань. Равнодушны князья к чужой беде — вот и вернулся боярин уже на пепелище. Собрал из оставшихся в живых полк.
Знают все, что несметны татаро-монгольские полчища. Что никому из рязанцев уже не вернуться домой. От этого только суше глаза, и рот пересох у каждого в ожидании последнего боя. Отомстить, отомстить! — звенит сталь и булат. Не были никогда русские воины боязливы! Не попрекнут их в этом сыновья и внуки!..
А татары спят. Мелькают в далеком Ополье огоньки костров. Ржут в ночи кони, ревут от холода верблюды. Догорает стольный город Владимир. Волки бродят на развалинах Суздаля. Отпировали на победе татары, легли спать — даже постов не выставили. Пусто все позади, мертвой лежит земля под снегом…
И ударили рязанцы на татарский лагерь. Без пощады рубили они длинными прямыми мечами косоглазые скуластые Головы под меховыми башлыками. Снова и снова проносились Из конца в конец, подрубая веревки шатров, выпустив верблюдов из загона, истекая кровью в седлах.
Только под утро оттеснили их в поле подоспевшие силы врага.
«Не мертвые ли это восстали, чтобы отомстить нам? — перешептывались татары, приходя в себя после ночного боя. — Не люди это, а духи!»
Только нескольких воинов, умирающих от ран, нашли в живых татары среди побоища. «Нет, мы не духи!» — гордо отвечали они, когда принесли их к Батыю. — «Витязи мы великого князя Ингваря Ннгваревича Рязанского, а полку Евпатия Коловрата. Пришли мы тебя, царя, почествовать, честь воздать да с честью проводить. Только чаш не успеем наливать на всю твою силу татарскую…»
В погоню за Евпатием Батый послал своего шурина Хостоврула.
С боем отходили рязанцы на север, в леса, от татар. Все меньше и меньше становилось вокруг Евпатия воинов — каждый сдержал свою клятву и лег под татарскими саблями за Русскую землю. И когда Евпатий увидел, что совсем мало осталось его бойцов, решил дать последний бой. Предание говорит, что он с умыслом выбрал Берендеево болото — завел татарскую конницу в топь, чтобы проваливались и вязли в трясине их кони, чтобы трудно было им пробиваться через кустарник и бурелом по сугробам.
Раз за разом отбивала горсточка храбрецов штурм. И лишь когда татары подвезли и протащили на руках огромные стенобитные машины, только тогда погибли герои. Камнями из этих машин разбивали татары стены русских крепостей. Теперь под их тяжестью пала Самая стойкая крепость — мужество рязанских богатырей.
Где-то здесь, на Берендеевом болоте…
— Верно, верно, молодые люди. Правильно все это, — раздался за нашими спинами чей-то голос. Мы обернулись.
Во время разговора к нам незаметно подошел дед в ватнике, перехваченном ремешком, в замусоленной кепке на коротко стриженой голове, в старых широких штанах с заплатами. На ногах деда были обрезанные до щиколоток головки валенок с калошами. На коричневом морщинистом лице под седыми бровями в узких щелках век светились голубые старческие глаза, а подбородок и щеки покрывала густая седая щетина.
— Здравия желаю! — приподнял он свой картуз. — Экспедиция какая, что ли? Чего искать-то на наше болото приехали?
Мы ему объяснили. Геологов старик видел, а археологи были для него внове.
— Это за костями да за черепками что ли? Вот там и бился Евпатий с татарвой, — охотно откликнулся старик на объяснения. — Своих-то всех крестьяне чином похоронили, а татар так и оставили, их это кости! — убежденно говорил дед. — Мне внучек и стрелки оттеля носил — нешто разумный человек стрелку из кости делать станет? Татарские это! Нехристями были, хуже немца… А Евпатий Коловрат никакой не рязанский — наш, берендеевский! Потому и — в болото их завел, что все тропки знал…
— Дед, да ведь Евпатий шестьсот лет назад жил, а мы раскапывать приехали сюда древних людей, когда и болота то не было! Здесь же озеро было, озеро, понимаешь?!
Старик был глуховат, и Никита прокричал это ему в самое ухо.
— Во-во, озеро, это точно! — обрадовался тот. — Это тебе, милок, всякий у нас скажет, что озеро. Было озеро! А потом Матрена закляла его — вот оно и болотом стало…
— Какая Матрена, дед?
— А та, что камнем стала. Нешто не слышали? Ну вот меня, старика, теперь послушайте.
Было это еще до Евпатия Коловрата. И татар никаких не было — православные жили. А вместо болота — озеро. Ха-арошее озеро, — произнес старик со смаком, — лучше, чем в Переславле. Бывали там? Ну вот, и хорошо, что бывали! А здесь, на Волчьей горе, вдова с сыном жила, Матреной ее звали;, а как сынка ее — не знаю. Что Матрена — так это точно. Парень ейный все рыбачил. Ну, мать, известно, женщина — все боялась, чтоб не утонул он. Известное дело, женское. А ему хоть бы что — все смехом… Вот уехал он как-то сети ставить, и гроза началась. Он возьми да и утони. А Матрена, как только сынок ее в озеро — сейчас на берег. И ходит, и смотрит, ждет, значит! Не вернулся он к вечеру, а она все ходит. Уговор у них был, чтобы к вечеру парнишка домой вертался! А потом и лодку к берегу прибило. Тогда и прокляла она это озеро — стало озеро болотом! А сама Матрена хотела утопиться, да с горя в камень обратилась. С тех пор и стоит на берегу у нас каменная баба. Руки на животе сложены, коса на спине платком покрыта. А как ненастье какое, гроза будет, так словно пот по ней проступает или слеза, ей-богу! Лучше чем прогноз было…
— Андрей, может быть, это древний идол? — толкнула меня Таня.
— Нет, девушка, не идол. Баба Матрена! — ответил с живостью старик.
— Очень интересно, дедушка, а где эта баба? — спросил я у старика, заинтересованный легендой. Что, если это действительно древний идол? Славянский? Или тех, исторических берендеев?
— А вон там, под горой стояла, когда я еще мальчишкой был, — ответил дед. — Свалили ее потом. Да что-то с войны не видать! Увезли ее куда что ли? А только в войну у нас пленные работали, баню, бараки строили. Может, разбили нашу Матрену на камень, под фундамент на баню пошел…
— Ну, баню не сломать, — равнодушно произнес Хотинский. — Так, значит, толком никто и не знает, куда Матрена делась?
— Не знаю, сынок, не знаю! — Дед потряс головой и зачем-то снял картуз. — А была она — это точно. Это ты у всех стариков спроси — лучше прогноза действовала, Матрена-то наша!..
В это время к машине подошли Олег и Сергей в окружении ватаги мальчишек.
— Ну, где этот краевед? — нетерпеливо прищурился Никита.
Сергей развел руками.
— Нет его. Говорят, на болото ушел. Да ребята знают, как туда проехать!
— Мы покажем! Мы знаем, где Шурка черепки нашел! — загалдела ребятня и облепила машину. — Это за гаражом…
— Тихо, армия! — весело произнес Сергей и поднял руку. — Кто у вас здесь главный?
Ребята замолчали и начали переглядываться.
— Нет главного? Тогда главным буду я. Всех не возьмем — только одного. И копать сегодня не будем. Так что смотреть вам нечего. А когда будут раскопки, тогда будете помогать. Договорились? Ну и ладно. Ты знаешь, где это место? — спросил он у самого старшего паренька, стоявшего с независимым видом чуть поодаль.
Тот вытащил руки из карманов и подошел ближе.
— Знаю. Это за гаражом, ближе к магистральному…
— Ну и залезай в кабину…
Кренясь и скрежеща тормозами, машина начала спускаться с Волчьей горы.
Я успел записать легенду об окаменевшей Матрене и теперь, подставив пыли спину, пересказывал ее Сергею. Оказывается, Сергей ее знал и как-то даже начал розыски людей, которые видели эту каменную бабу и могли знать, где она находится. В том, что это правда, он не сомневался. Ему даже удалось найти человека, который служил в охране, и тот подтвердил, что, вероятно, статуя лежит под фундаментом бани. Теперь от бани остались одни стены, и Сергей ждал, когда их соберутся ломать на кирпич. Тогда можно будет и поискать Матрену.