Льва Давыдовича Бревнова я знал. Это был ярославский археолог, уже пожилой, неудачник, почему, видимо, и стал сварлив и брюзглив. Всех археологов он подозревал в желании подсидеть его и выхватить из-под носа стоянки. Непонятно было только, почему он стал шурфовать Берендеево? Все лежало на поверхности, и Шурик уверял, что рассказывал ему о нас. Да и занимался Бревнов не неолитом, а эпохой бронзы, причем только одной культурой — фатьяновской. На болота его вела странная, ничем не подтвержденная уверенность, что там должны находиться поселения этих загадочных людей, от которых остались только могильники на высоких холмах, вдалеке от рек и озер, да сверленые каменные топоры, которые иногда находят на пашнях…
Ну, хорошо: приехал, посмотрел, собрал материал. Если бы была возможность, я бы всех археологов пригласил раскапывать Берендеево — больше разных мнений, больше гипотез, больше интересных соображений! Но зачем же шурфовать? Шурф приходится закладывать на поселении только в том случае, когда на поверхности ничего не видно, ничего сказать о памятнике толком нельзя и надо выяснить стратиграфию слоев, определить культурную принадлежность, время…
Больше того. Шурф должен закладываться с таким расчетом, чтобы потом он вошел в систему раскопа.
Я не решился начать раскопки, начать фактическое разрушение стоянки, чтобы после нашего отъезда у ребят не было соблазна там ковыряться.
Шурик утверждал, что ребята честно выполнили свое обещание и ничего не трогали здесь до приезда Бревнова.
Когда он уехал, оставив шурфы даже незасыпанными, начался разгром…
…На стоянку мы приехали мрачные. Не хотелось разговаривать. Не хотелось смотреть.
Берендеево кончилось. Рухнула мечта, с которой мы жили весь год. Все пространство черного прямоугольника, на котором видны были остатки настилов, теперь было перевернуто, перекопано ямами, засыпано черепками и костями еще больше, чем в прошлом году. Черепки ребятам были не нужны — они искали только хорошие орудия. Торчали растрескавшиеся и измочаленные сваи. Почему-то было очень много бересты.
Хотинский предположил, что нижние бревна настилов были сложены из неошкуренной березы. Я мрачно возразил, что береста сама по себе могла использоваться для настила…
Среди ям виднелись оплывшие квадратики шурфов — метр на метр, расположенные по всем правилам археологической науки: вдоль и поперек они пересекали стоянку. А вокруг них как будто трудились тысячи кротов или кабанов…
Я смотрел на эти остатки, и в горле шевелился терпкий комок. Это было чудовищно. Мне хотелось плакать. Это было невероятно. Я мог сколько угодно корить себя, что не начал раскопки прошлой осенью на свой страх и риск; оправдывать себя, что действовал именно так, как должен действовать настоящий археолог, а не кладоискатель; снова корить и снова оправдывать. Но ни укоры, ни оправдания ни к чему не вели.
Еще не начав работу, экспедиция прекращала свое существование. Оставалось опять вернуться на Плещеевские дюны. Вести там раскопки и хранить надежду, что на Берендеевом болоте было не одно это поселение. Но подсознательно я верил, что это одно-единственное. Все остальные, которые могут быть, другие…
— Что ж ты в Москву нам не написал? — упрекнул Шурика Хотинский. — Я же тебе адрес оставлял…
— Я хотел, да потом подумал, что вы и так все знаете, что так нужно! — оправдывался Шурик, на которого вся нелепость и трагичность этой истории тоже подействовала удручающе. — Ведь археологи же они!..
Чтобы отвлечься от горьких мыслей, я начал собирать все, что валялось на поверхности. Но делал я это скорее по привычке, механически. Не было ни одушевления, ни напряженности поиска, которые не оставляли меня в прошлый раз. Казалось, был нарушен сам смысл того, что я делаю.
Хотинский приехал с определенной целью — он хотел выяснить кое-какие особенности здешней стратиграфии. Взяв лопату, он начал расчищать чистый торф возле юго-западного угла прежнего настила. Черный прямоугольник стоянки был перекопан почти полностью. Этот край был затронут покопами меньше, а торф без находок в общем цел.
Шурик, сбегав к машине за лопатой, взялся ему помогать, чтобы хоть чем-то загладить свою оплошность. У меня не выходил из головы рассказ Шурика, что ребята нашли череп. Дважды, трижды неудача! Мы совершенно не знаем самих древних обитателей этого края. На стоянках погребения встречаются исключительно редко. Неолитические мо гильники здесь неизвестны. Есть могильники на юге, на Дону и на Днепре, известны могильники в Прибалтике и в Карелии, а также на севере. Мало того, что погибло поселение — погибло погребение древнего берендея! Черепа не валяются просто так. Тем более Шурик утверждал, что череп был завернут в бересту! Ни от черепа, ни от бересты ничего не осталось. Береста рассыпалась на кусочки. Череп торжественно несли на палке до поселка, а потом стали играть им вместо футбольного мяча… Тьфу!..
А что, если вся эта береста, что валяется вокруг, не от настила, а от таких же разрушенных погребений? Право, об этом лучше не думать!..
Когда я подошел к Хотинскому, они с Шуриком уже расчистили довольно большой участок чистого рыжего торфа. Сейчас Никита вырезал из него образцы на анализ. В прошлогодних образцах, взятых из слоя поселения, оказалось очень много пыльцы сорных трав, сопутствующих только человеку. На этот раз Хотинский решил проверить: не встречаются ли они и в более ранних слоях?
Торф за пределами поселения был чист. Поэтому меня заинтересовало темное пятно, выступавшее в углу расчищенного квадрата. В пятне торф был слежавшийся, плотный. Почти с краю пятна торчал небольшой черепок.
Взяв лопату, и расчистив пошире, я увидел, чтр пятно небольшое и овальное, не больше метра с небольшим по длинной оси. Яма? Зачем она была выкопана? Настил лежал на сваях и на торфе значительно выше, сантиметров на десять — пятнадцать.
На всякий случай зарисовав это пятно, я принялся его разбирать. Торф откалывался не пластами, как обычно, а крупными кусками. Среди них попалось несколько черепков, угольки и две разбитые косточки.
Потом нож наткнулся на бересту.
— Бревно, — решил я. — И без того погано! Ну и что? Расчищу бревно…
Но береста продолжала идти вширь. Торф отделялся от нее легко, открывая широкую поверхность как бы большого цилиндра. А вдруг? — мелькнула мысль. Нет, так не бывает! Спокойнее, спокойнее… Береза упала в болото и сгнила. Под берестой будет труха. А это зачем? Почему из-под бересты высовываются оструганные палочки? И трава? Кость! Не просто кость — череп!!
— Никита, Шурик! Погребение!!
— Ты что, — шутишь?!
— Да нет! Самое настоящее погребение!!
Берендеево словно сжалилось над нами. Невероятно — и все-таки, вот оно! Как хорошо, что с собой взяты и нож, и кисти…
По-видимому, древние берендеи хоронили своих покойников в бересте, точнее, в широкой берестяной трубке, цисте. Но она коротка. Следовательно, покойник был сложен втрое и связан. Скорченное погребение! А известные неолитические погребения? Большинство лежат вытянувшись, хотя есть и такие. «Скорченники» главным образом на юге, в степях. Еще один довод в пользу южного происхождения берендеев! Интересно, какой у него череп? Тоже южный — круглый, европеоидный?
Осторожно идет расчистка. Снимаем ножами и совком торф вокруг. Очищаются стенки ямы, в которую была опущена циста. Кисточками расчищаем бересту. Теперь вся циста на виду. В длину — около восьмидесяти сантиметров, в ширину — почти пятьдесят. Она сдавлена под тяжестью торфа, и череп разбит. Это ничего! Антропологи его склеят и восстановят в первоначальном виде. А с другого конца из бересты высовываются кости пальцев ног. Значит, все верно: скелет скорченный!
Шурик суетится. Он то откидывает в сторону торф, то ложится на живот и сдувает пылинки с бересты.
Как жаль, что у нас нет с собой консервирующего состава! Оставить погребение на месте — об этом нечего и думать. В ближайшем магазине можно достать ящик. Но что толку? Без гипса или консервации все равно не сделать вырезку торфа с погребением, не привезти в Москву целиком. Береста моментально сохнет и расслаивается на воздухе. Ничего! Она будет собрана вся до мельчайшего кусочка и сослужит свою службу. Хотя и так ясно, что погребение относится к стоянке, эта береста даст нам еще одну дату — самого погребения. И уточнит дату стоянки.