Говорили, что в глубоком озере у самого Клухорского перевала немцы при отступлении утопили несколько автомашин с боеприпасами.
Несколько раз мы поднимались к самым истокам ледника, на высоту трех тысяч метров над уровнем моря, и там в трещинах измеряли толщину слоев фирна — полуснега-полульда, белого, плотного. Из него состоит самая верхняя часть ледника, где происходит превращение пушистых снежинок в монолитный лед. Фирн — это очень сильно спрессовавшийся снег. Но настоящим голубым полупрозрачным льдом он станет лишь через много лет.
Жаль, что не удалось спуститься в одну из ледниковых трещин. Хотелось узнать толщину ледника. По теоретическим подсчетам, она доходила до ста метров (для сравнения можно указать, что максимальная глубина Аральского моря шестьдесят семь метров). И вся эта толща медленно ползет вниз.
Ниже ледника долину перегораживали несколько невысоких каменных валов. Это древние конечные морены ледника. Когда-то Хакель был больше, его язык опускался ниже, и все камни, какие падали и скатывались со склонов на ледник, двигались на нем, нагромождаясь в конце каменным валом. Но вот наступило потепление климата, льда стало таять больше, чем образовываться, и ледник начал отступать, пока не достиг состояния равновесия: сколько тает, столько и образуется. На, новой границе ледника тоже возникла каменная гряда — конечная морена. Затем новое потепление, новое отступление ледника, на этих древних моренах местами выросли деревья, и по их возрасту можно приблизительно определить и возраст самой морены. Для этого нужно сосчитать число колец на срезе самого старого дерева, растущего здесь.
Но эта упрощенная картина в действительности сложнее, так как в отдельные периоды ледник не отступал, а наступал.
Да, в жизни ледника далеко не ледяное спокойствие. Иногда мы спускались на метеостанцию, где работали наши коллеги из Северо-Кавказской гидрометслужбы. Невзирая на грозную надпись, строго воспрещавшую вход посторонним на радиостанцию, мы заходили в таинственное царство мерцающих шкал, мигающих ламп, загадочного писка морзянки. Отсюда в далекий Ростов летели метеорологические сводки погоды. Удивительный, волшебный радиомир, где разговаривают на странном языке точек и тире, где сочетание точек и тире обозначает буквы и цифры, а сочетание букв и цифр в свою очередь заменяет целые выражения. Например, ОМ — «дорогой товарищ», ТКС — «благодарю», ПСЕ — «пожалуйста», 77С — «привет» и даже… 88С — «целую». И радисты, способные сквозь вой и свист принять, расшифровать и записать автоматные очереди морзянки, казались нам, непосвященным, магами и волшебниками.
Как-то раз к нам в гости поднялись двое работников станции, принесли помидоры, огурцы, яблоки. Посмотрели на наши палатки, сочувственно покачали головой: у них на станции тепло, солнечно, а здесь почти всегда висит холодный, сырой полог темных облаков, а порывы ветра сотрясают наши брезентовые жилища. Тут и там под ногами змеились тонкие трещины, и кто мог сказать, не разойдутся ли они в ближайшее время.
Несколько раз мы с Василием Пановым, оставив в лагере дежурных, обходили другие тебердинские ледники, делая топографическую съемку, измеряя выпавшие осадки. По сравнению со Средней Азией кавказские ледники очень «удобные», потому что лежат низко, чуть выше двух тысяч метров над уровнем моря. А вот на Туркестанском хребте, на севере Таджикистана, ледники забралиоь вдвое выше. Но зато в Средней Азии летом тепло и сухо, а здесь почти ежедневно снег и дождь.
Мы бродили по ледникам со странными романтическими названиями: Алибек, Аманауз, Птыш, Азгек, Буульген.
Верховья Теберды — одно из красивейших мест Кавказа. Зарубежные туристы уверяют, что такие пейзажи не встречаются даже в прославленных Альпах. Холодные быстрые речки с кристально чистой водой, бурные прозрачные ручьи и густые леса, яркие альпийские луга, и тут же рядом отвесные скалы, водопады и вечные снега, ледники.
На самом деле вечных снегов не существует, напротив, нет ничего более изменчивого, чем снег. Вот снежинка упала из облака на лед. Если тепло — ее лучики обтают, если холодно — на них намерзнет иней. Сверху падают все новые и новые снежинки, в тесноте все их лучики обламываются, красивые звездочки превращаются в неровные снежные крупинки. Потом они слипаются, смерзаются и на большой глубине превращаются в лед, который начинает течь вниз. Многим приходилось, конечно, видеть, как течет вар, оставаясь твердым, холодным и хрупким. Вот так же и лед.
И то, что нам кажется снегом на вершинах гор, это лед и фирн, иногда припорошенные снегом. А вот разновидностей ледников очень много.
Бывают ледники висячие, расположенные на горных склонах, обычно на северных. Они имеют вид или узких ледяных потоков или широких полей (похожих издали на снежные поля). Есть ледники каровые, заполняющие кары — гигантские опрокинутые ниши, или, как их еще называют, кресловины. Есть долинные, целиком или частично заполняющие долину, словно замерзшая широкая и глубокая, но очень короткая река. Таков наш Хакель. Эти ледники бывают простыми и дендритовыми, когда их очертания напоминают дерево: в главное русло впадают ледники-притоки. Иногда ледники располагаются внутри кратеров древних вулканов. Некоторые ледники имеют вид «шапки», покрывающей «голову» горы, например на Эльбрусе, на Казбеке. Это ледники конических вершин. В полярных странах — Арктике и Антарктике можно встретить шельфовые ледники, ледниковые щиты, ледниковые купола, выводные ледники и т. п. И нет на свете двух одинаковых ледников.
Сейчас они отступают. С 1902 по 1944 год площадь ледников Швейцарии уменьшилась на 25 процентов. Кажется, можно радоваться: чем меньше снега и льда, тем теплее. Но ледники — это аккумуляторы влаги, дающие начало многим рекам.
Ледники — это удивительный и своеобразный мир, где реки и ручьи текут в ледяных берегах, исчезая в ледяных колодцах, где можно встретить каменный «гриб» на ледяной ножке, где все вокруг движется, оставаясь на первый взгляд неподвижным, где даже летом — почти зима. Иногда некоторые ледники, например Медвежий на Памире, внезапно начинают наступать, сметая все на своем пути и проходя вместо сантиметров по нескольку десятков метров в сутки.
Интересная все-таки наша наука — гляциология! Но профессии бывают разные…
Как-то раз мы с Пановым спустились в поселок Теберду километрах в сорока от нас. Обратно ехали на попутной машине, в которой сидели три крепких парня, о чем-то негромко переговариваясь. Мы удивились: у их ног лежала огромная куча мышеловок. Оказалось, это студенты-зоологи приехали изучать кавказских грызунов.
— Да, — притворно вздохнул я, — несколько тысяч лет назад три вот таких же парня, бывало, валили мамонта, позднее медведя, а теперь перешли на мышей. Интересно, как их факультет сокращенно называется — мышфак?
Один из студентов погрозил кулаком. Я сделал вид, что не заметил этого жеста.
— А кто у них руководит полевой практикой? — продолжал я, обращаясь к Василию и игнорируя взгляды парней. — Наверное, какой-нибудь старый, опытный кот, И конечно же, шипит, если кто-нибудь никак не может научиться лов…
Машина вздрогнула и остановилась. Мы спрыгнули на землю, дальше наш путь лежал через лес.
Конечно же, мы прекрасно знали, борьба с грызунами даже в наш атомный век намного сложнее, чем с любым мед* ведем или тигром. Но ведь и без шутки скучно жить на белом свете…
И снова в золоте рассветов, в ослепительном сиянии полуденного солнца, в багрянце закатов, в густом, непроглядном мраке высокогорных ночей, под гул ветра и рокот обвалов, в тумане, в метели — наблюдения, наблюдения, наблюдения…