— Странная полынь, — задумчиво проговорила Зина. — Явно нарушена точка роста стебля.
— А еще? — спросила Клара.
— Мутовчатые пучки листьев, болезненно вздутые побеги.
— А что про подмаренник скажешь?
— Форма соцветия совершенно изменена. И мак тоже. Смотри, Клара, как он странно окрашен: на лепестках ржаво-бурые пятна.
— Да, очень интересные растения, — согласилась Клара. — Придется заложить здесь шурф.
К обеду вышли в широкую лощину. По склону сопки, в сухих распадках, предстала перед подругами преждевременная осень. Лиственницы и березы стояли пожухлые. На общем фоне зеленого покрова этот участок выделялся.
— Налицо явление хлороза, — показала Клара. — Тоже влияние потоков рассеяния рудных элементов, главным образом цинка.
Пока Клара и Зина разбирались в пробах, описывали и помечали их, Юра смастерил очаг из камней, сварил гречневую кашу, поставил кипятить чай.
— Слушай, Зинка, — зашептала Клара. — Я скажу одну тайну. Тебе первой, понимаешь?
— А Эдик?
— И он не знает.
Клара взяла Зину за руку, приложила к своему боку.
— Чувствуешь? Слышишь, как толкается? Во, во: кулачками, ножками. Особенно бьется по ночам. Живет, Зина! Растет!
— Давно?
— Пятый месяц.
— И ты не боишься лазить по скалам?
— Я ничего не боюсь.
— Зачем же скрывать?
— Только скажи, такой шум поднимется! Мне нельзя рожать. Не хочу никаких охов и вздохов. Дохожу до отпуска, а там…
— Клара Ивановна, чай готов, — позвал Юра.
— Иде-ем!
Клара легко поднялась, уложила в рюкзак журнал, карандаши, компас.
Глава шестая
— Эдик! Мама! Анюта! Это я, — донеслось из прихожей. — Ох что сегодня было! Научно-технический совет. И отчет хорошо прошел, и проект новой печи одобрили. Я уже была в мастерской. Будет удобная, легкая. На себе можно переносить. Представляешь, какая выгода! Прямо к месту отбора проб…
Клара продолжала делиться с Эдуардом своими новостями, успевая при этом одновременно осведомиться у свекрови, как вела себя утром Анюта, и сообщить, что продукты на завтра куплены. С ее приходом в комнате как будто стало светлее.
Трехлетняя Анюта, возившаяся в своем углу, с радостным визгом бросилась матери в объятия. Эдуард, лежавший на кушетке, улыбнулся, пытался приподняться на локте, но тут же беспомощно свалился на подушку.
Четыре года прошло с тех пор, когда Эдуард перенес болезнь, а последствия, как он говорил, «проклятущего» гриппа — сильное головокружение, тошнота, потеря сознания — временами наваливались на него. Эдуард всячески боролся с недугом, соорудил даже приспособление, позволявшее писать лежа, и теперь, когда болезнь валила его с ног, он не оставлял работы, обобщая результаты полевых исследований. Да и как он мог поддаваться слабости, когда перед ним был такой пример, как Клара. Вторичную операцию ей так и не сделали из-за опасности обострения остеомиелита. И вот уже несколько лет ходит она по краю пропасти, ежеминутно грозящую ее поглотить.
Клара словно забыла о своей болезни. И не потому, что избавилась от нее. Просто отметала даже мысли о ней. А сколько было переживаний, когда Клара ушла в родильный дом, и сколько радости, когда вернулась с долгожданной дочкой. Она словно переродилась. Порозовела, пополнела. Жизнь была заполнена заботами о ребенке, о больном муже, о работе. Но она не ныла, не жаловалась. Вставала чуть свет, все успевала сделать быстро, скоро, весело. И даже когда к ним переехала свекровь Елизавета Николаевна, чтобы взять на себя заботы по дому и уходу за Анютой, то и тогда Кларе хватало дел.
Елизавета Николаевна души не чаяла в невестке, радуясь ее счастью с Эдуардом, но к этой радости примешивалась тревога за Клару. Свекровь не могла без содрогания смотреть на шрам, который Клара по утрам старательно прикрывала прической. Она приходила в ужас, бывало наблюдая, как невестка, кончив кормить Анюту, занималась гимнастикой, перегибалась через стул, делала «шпагат» и всяческие другие, по словам Елизаветы Николаевны, «выкрутасы».
— Ах ты господи! Что же это делается? — сокрушалась Елизавета Николаевна. — Эдик, да запрети ты ей бога ради. Долго ли до беды? Не удержится да виском об угол…
Еще больший ужас у доброй женщины вызывали утренние процедуры. Клара приносила из колонки ледяную воду, становилась в таз и обливалась из ковшика.
— Батюшки мои, Кларушка, доченька, образумься! Ты же простудишься, воспаление легких схватишь.
— Нет, мамочка, не схвачу. В этом секрет вечной молодости. Мне надо прожить триста лет. Чем я хуже черепахи? — И хохочет, заливается, растираясь до красноты махровым полотенцем.
Елизавета Николаевна только руками разводила, когда приезжие геологи привозили из тайги письма от Эдуарда и Клары и рассказывали, как Клара переправлялась на лодках и плотах через пороги и какой она хороший товарищ и компанейский человек. Не мудрено, что и зимой, как только Эдуард с Кларой возвращаются с поля в город, в квартире Жбановых вечно толпится народ. Смех, песни, танцы, споры. О чем только не спорят! Потом даже сами не помнят о чем.
Но сегодня тихо. Никто почему-то не заглянул на огонек. А может, это и к лучшему. Иногда хорошо побыть своей семьей, вчетвером.
Вечером почтальон принес два письма. Одно со штампом «воинское» было от Юры. В прошлом году его взяли на действительную службу. Сколь ни коротки солдатские досуги, Юра все же находит время регулярно писать Жбановым длинные письма. Он рассказывает, как скучает о бродячей жизни, о быстрых речках и тайге, расспрашивает о каждом участнике экспедиции, интересуется, кто управляется вместо него у печи, довольна ли им Клара Ивановна, каковы результаты ее работ. И лишь в самом конце письма, преступая молчаливый запрет касаться этой темы, Юра робко осведомлялся о ее здоровье.
Второе письмо было от Зины из Москвы. Зина сообщала, что вышла замуж («Он поэт, хотя еще и не очень-то известный, но будет, обязательно будет известным»), что в их институте разрабатывается проект проведения комплексных биогеохимических разведок одновременно на больших площадях и в широких масштабах в Восточной Сибири. Отрядам будут приданы вертолеты, вездеходы, всяческая новейшая техника и приборы, которые предстоит испытывать. И вообще перспективы головокружительные.
«Тебе, Кларочка, — заканчивалось письмо, — пора всерьез подумать о сборе материалов для диссертации. Пора, пора, дорогая, «остепеняться»…»
Клара уложила Анюту спать, подсела к Эдуарду на край тахты, долго молча смотрела ему в глаза. Потом сказала:
— Хорошо мне, Эдик. Знаешь, как я счастлива! — Помолчала и добавила: — Зина права: надо готовить диссертацию.
Потом она ушла на кухню и там долго о чем-то шепталась с Елизаветой Николаевной. А еще позже, укладываясь спать, шепнула на ухо мужу:
— Эд, родной мой, а у нас будет сынишка…
Третий день Елизавета Николаевна живет у невестки в отряде. Место красивое. Рядом озеро, лес. Детям тут раздолье. И быт налажен. У хозяев дом просторный, с верандой. И Кларе место в доме нашлось бы, а она не захотела в нем жить. Говорит, что не любит стеснять людей, привыкла жить по-таежному, и поставила свою палатку на берегу речушки в огороде.
Эдуард с Зиной далеко, где-то в горах, где ни троп, ни дорог. Только вертолетом и можно до них добраться. Клара осталась здесь, поближе к людским местам. Рвалась тоже в глушь, но Эдуард настоял:
— Не забывай, что ты теперь многодетная мать. К тому же здесь, у озера, наиболее трудный для исследования участок и люди, малознакомые с твоей методикой, могут завалить дело.
Пришлось Кларе согласиться.
Вчера она дала свекрови письмо, полученное от мужа.
«Здравствуйте, мои родные! — писал Эдуард. — Уже двадцать дней ничего от вас не получаю: бережем вертолетные рейсы. Флорой занимаемся втроем. Нам с Зиной помогает студентка-практикантка. Они сейчас от меня километрах в десяти. Здесь все уже отобрано и озолено.