Если же Беневский не лжец, то как же все-таки отнестись к тому факту, что он якобы свалился в кратер Ключевской сопки и камчадалы вытащили его оттуда крючьями? Между прочим, глубина этого кратера — четверть километра…
Но можно рассматривать мемуары барона не с точки зрения достоверности описанных в них событий, а лишь как не лишенный занимательности литературный памятник, оставленный человеком «с пылким воображением». Скажем, мог же барон использовать приключения на Камчатке и в других краях как благодарный материал для написания авантюрной повести в духе рассказов барона Мюнхгаузена, с которым он, кстати сказать, жил примерно в одни и те же годы! Тогда все станет на свои места и все претензии к барону отпадут сами собой.
Так кто же он был на самом деле, этот удивительный человек? Сказать, что всего лишь авантюрист, — значит судить о нем предвзято и поверхностно. Нас, людей двадцатого века, могут привлечь в нем многие замечательные черты. Прежде всего мужественный, неустрашимый, волевой характер, стремление к защите правого дела, униженных и оскорбленных. Вспомним хотя бы Большерецк, где он сумел умно подготовить и почти бескровно осуществить восстание, нагнавшее страху на Екатерину II. Правда, далеко не всегда его благие замыслы успешно завершались, но ведь он старался как мог. Вспомним, наконец, что он решительно воспротивился работорговле на Мадагаскаре и виновных в этом сурово карал. Авантюрист? Как говорится, немного есть. Но, заметьте, от всех своих «авантюр» он не нажил палат каменных и в общем всегда был беден. На многих его поступках и начинаниях отразилось знакомство со взглядами передовых людей своего времени. Похоже, что когда-то он действительно почитывал и социалистов-утопистов. Недаром англичанин У. Эллис, один из многих историков Мадагаскара, писал: «Взгляды Беневского опередили его эпоху, а обращение с мальгашами было справедливее и лучше, чем обращение других европейцев, прибывающих на этот остров».
Этими своими чертами и поступками Беневский резко выделяется из ряда прославленных молвой авантюристов XVIII века, таких, как небезызвестный медик-шарлатан Калиостро, или граф Сен-Жермен, или любимец прекрасного пола Джакомо Казанова, или унесшая свою тайну в могилу княжна Тараканова. Скиталец и воин, Беневский не ровня им. Он выше их и цельнее. Он социально значимее. И прежде всего этим для нас интересен.
Об авторе
Пасенюк Леонид Михайлович. Родился в 1926 году в с. Великая Цвиля Городницкого района Житомирской области. Член Союза писателей СССР. Автор совершил много путешествий по нашей стране. Им опубликовано одиннадцать сборников рассказов и повестей («Хозяйка Медвежьей речки», «Нитка жемчуга», «Съешьте сердце кита», «Семь спичек», «Отряд ищет алмазы», «Перламутровая раковина», «Четверо на голом острове», «Люди, горы, небо» и другие), роман о вулканологах Камчатки «Спеши опалить крылья» и три книги путевых репортажей («Лед и пламень», «Иду по Огненному кольцу», «Путешествие на белой шхуне»). В настоящее время работает над книгами об освоении русскими и советскими людьми окраин нашей страны: Камчатки, Курильских, Командорских островов и островов Северного Ледовитого океана. В сборнике выступает впервые.
ДЯДЮШКА ПИНЬЯР И ГРАФ БЕНЕВСКИЙ
Вместо послесловия
Дядюшка Пиньяр не прочь был и приврать. Но как не простить старику эдакую малость? Ведь Пиньяр и вправду видывал Яву и Коромандельский берег, Борнео и мыс Доброй Надежды.
Они были большими приятелями, этот седой консьерж и начинающий музыкант Гектор Берлиоз. Будучи знаменитым композитором, Берлиоз вспоминал: «Я всегда очень любил старых путешественников, у которых есть в запасе какая-нибудь давняя история. Я слушаю их со спокойным вниманием и необъяснимым терпением. Я следую за ними во всех их отступлениях, за всеми малейшими подробностями эпизодов в передаваемых ими событиях».
По-моему, есть некое сходство между приятелем Берлиоза и героем очерка Леонида Пасенюка. Как и дядюшка Пиньяр, Беневский странствовал годы и годы. Как и дядюшка Пиньяр, Беневский подчас «увлекался», вспоминая минувшее.
Однако меж ними есть и различие. Старика консьержа слушал один Берлиоз да еще пара собутыльников, ибо Пиньяр, не скроем, любил-таки пропустить стаканчик. А Беневский написал книгу.
За несколько десятилетий до выхода этой книги свифтовский Гулливер сообщал своему родственнику: «Вы уговорили меня опубликовать весьма небрежный и неточный рассказ о моих путешествиях». Не думаю, что Беневского уговаривали. Скорее, напротив, он сам уговаривал издателя.
Издатель не промахнулся: книга разошлась быстро. Вскоре ее перевели на несколько языков. Ею зачитывались поколения. Промахнулся не типограф. Промахнулся… автор. Он не прикрылся, как Гулливер, этим «небрежный» и «неточный». Больше того, он храбро назвал свое повествование мемуарами.
Не берусь судить, что понудило Беневского привирать. Пылкая фантазия? Желание славы? Или и то и другое вместе?.. Но вот что и впрямь обидно: с течением времени к отважному страннику присмолилась репутация отчаянного лгуна. В печатных материалах о Беневском (а материалы эти велики: даже пишущий эти строки, специально не занимавшийся Беневским, мог бы привести больше сотни названий) имя его и слово «авантюрист» встали рядом, тесно.
Гм, авантюрист… Каждое время по-своему окрашивает слова. Загляните в словари. Вы увидите не только уничижительное толкование, но и такое: «Человек, ищущий приключений». А Владимир Иванович Даль прибавляет — «землепроходец». И вот в этом старинном смысле слова Беневский, несомненно, авантюрист.
Леонид Пасенюк не пересказывает Беневского. Автор добротного, документированного очерка неспешно и вдумчиво отсеял плевелы. И, читая очерк, нет-нет да и пожмешь плечами: черт дернул барона «домысливать»! Да, ей-богу, побег с края Азии в Европу, одно плавание через океаны избавило бы от зевоты любого книгочея.
Однако ограничься Леонид Пасенюк мемуарами своего героя, дело было бы сделано лишь наполовину, если не меньше. Ведь Беневский взялся за перо не на закате своих земных дней, а задолго до трагического финала. И особая ценность очерка в том, что биография — мятежная, переменчивая, многоцветная — прослежена до той роковой точки, которую поставила французская пуля, хотя недостаток места, к сожалению, сдерживал биографа…
География приключений и злоключений Беневского обнимает три континента и три океана. Он был подлинным путешественником и настоящим мореходом. Читатель познакомился с человеком ярким, необычайным. С судьбой Удивительной. И главное, изложенной правдиво.
Юрий Давыдов
Э. Вадещкая
СКАЗЫ О ДРЕВНИХ КУРГАНАХ
Очерк
Заставка худ. В. Найденко
Фото автора
Поблекшая степь залита солнцем. Воздух прозрачен, сухо, жарко. Степь безбрежная, лишь на горизонте вырисовываются голубоватые силуэты сопок. А посреди степи, словно застывшие волны, курганы. Они то возвышаются одинокими большими насыпями, то скучиваются обширными кладбищами. Многочисленность их отражена в местных названиях. Нет-нет, да и упомянет в разговоре старик чабан «могильную степь», «долину смерти» или «долину царей».
Больше всего мне нравятся курганы вечерами. Днем я их исследую: измеряю насыпь, ограды, определяю время сооружения, раскапываю. Днем они для меня следы некогда существовавших древних племен. При лунном же свете очертания холмов и окружающих их высоких стел[21] выглядят таинственнее, степные запахи становятся более терпкими, пьянящими. Реальность отступает перед воображением. В такие минуты я люблю сидеть у подножия кургана, облокотившись о его каменную ограду, и смотреть на поблескивающий вдали Енисей. И мне чудится глуховатый голос: курган повествует о тех, кто покоится под его насыпью. А порой здесь же, на кургане, или у затухающего костра я сама охотно рассказываю подросткам различные легенды о курганах, об их сокровищах, о загадках сибирской археологии. И вновь во мне борются два человека. Как археолог я пытаюсь объяснить реальную основу передающихся из поколения в поколение легенд, но в то же время мне жаль разрушать этим поэтическую фантазию.