Напротив киоска, метрах в ста, располагалась бензоколонка. Машины, привлеченные колеблющимся от жары ореолом бензиновых паров, жадно присасывались к красным и желтым поилкам, повисали на них гроздьями, застывали в счастливом изнеможении, а, насосавшись, зло фыркали и уносились прочь.
— Пошли, — сказал наконец Абдурахман. — Извини, тебе надоело, наверно, ждать? У отца чуть ли не десять рублей недостачи. Он как ребенок, его кто хочешь обманет. Я его спрашиваю, как это случилось. Знаешь у них как — может, пачку конвертов кто взял, может, еще что. Он всем верит. Представить не может, как это что-нибудь украсть. Так и живет. Коран наизусть знает, а концы с концами свести не может. Скажи, сколько таких осталось?
— И все-таки продолжает работать в киоске, — заметил гость.
— Э, — безнадежно махнул рукой Абдурахман. — Попробуй, убеди его. Я уж ему говорю: зачем тебе работать, сколько ты получаешь в месяц? А он не слушает, делает вид, что только на нем держится дом. Такие у нас старики. Сидят целыми днями в чайхане, разговаривают. А он сидит не просто так, а в своем киоске.
То один к нему подойдет поговорить, то другой. Ему интересно, и люди его уважают.
Не дойдя до Алайского базара, они остановились, и Абдурахман скрылся в одной из арок только что построенного дома со строительным мусором во дворе, остро пахнущим известкой. Гость остался ждать. Витрины магазинов первого этажа были почти оформлены, и теперь рабочие устанавливали неоновые вывески. Дом выходил на улицу Пушкина, прерывался ею и продолжался новым, точно таким же развернутым по дуге домом.
Вернувшись, Абдурахман предложил посмотреть новую квартиру. Они вошли в один из средних подъездов, и лифт без шума задвинул за ними двери. В кабине, облицованной светлым деревом, горел свет. Гость волновался так, точно перед встречей с близкими людьми после долгой разлуки. Новый дом, пахнущий известкой и клеем, — всегда радость, даже если это не твой дом.
Что-то щелкнуло наверху, лифт остановился и, помедлив мгновение, раздвинул двери. Яркий свет дня ворвался в кабину и, точно старую, выцветшую от времени бумагу, скомкал устоявшийся полумрак. Свет вливался с улицы через открытую, ведущую на галерею застекленную дверь и ошпаривал, как кипяток. Галерея выходила на еще не засаженный деревьями двор, а дальше виднелись многоэтажные дома новой постройки. Вогнутая стена дома, словно рефлектор, собирала и отражала солнечные лучи, и остальные дома существовали как бы благодаря лишь этому отраженному свету.
Они пошли по галерее налево. Абдурахман остановился перед дверью своей новой квартиры и пропустил вперед гостя. Обувь не требовалось снимать, поскольку здесь пока никто не жил. Абдурахман из прихожей направился в самую большую комнату мимо четырех закрытых дверей, ведущих в ванную, кухню, уборную и кладовую с небольшим оконцем, мимо открытой двери в другую комнату.
— Ну вот, — сказал Абдурахман. — а?
— Хорошо. — заметил гость. — Очень хорошо.
В большой комнате стоял стол, накрытый белой скатертью. Гость увидел уложенные в пирамиду пиалы, чайник, вазу с конфетами и хлебницу, прикрытую полотенцем. Дверь в третью, смежную комнату была закрыта на ключ, который торчал из замочной скважины. Гулкие звуки их шагов заполняли квартиру. «Какое полное, просторное счастье», — подумал гость.
— Пойду приготовлю чай, — сказал Абдурахман.
По дороге на кухню он включил свет, и гость вошел в ванную комнату, облицованную голубым кафелем и выложенную розовыми метлахскими плитами. Холодная вода не шла. Кран порождал лишь далекое гудение и хриплые звуки в трубах. Когда гость отвернул другой кран, горячая струя, окруженная облаком пара, устремилась в раковину. Он уменьшил напор до тоненькой непрерывной струйки и, стараясь держать руки как можно ниже, чтобы вода успевала немного остыть, умылся.
В это время Абдурахман выбирал из многочисленных коробок с чаем, которые занимали весь подоконник, нужную. Он залил водой из ведра синий эмалированный чайник и поставил его на плиту. Гость заглянул в кухню, и Абдурахман пошел показать ему балкон, который выходил на улицу. Белая вогнутая стена, точно с неба, опускалась в самое пекло ташкентского лета. Абдурахман рассказывал, как думает он распорядиться новым жильем, где будут жить сын, жена и остальные пять будущих его детей.