— Что я должна сделать?
— Приготовишь нам пищу. Духи не едят, и ты убедишься, что мы люди.
— Вы ели свою пищу там, на берегу.
Попов понял: следили за ними из яранг десятки настороженных, испуганных глаз.
— Мы ели рыбу, — сказал он. — Разве эта еда достойна настоящего человека? Разве его желудок не просит куска нежной оленины?
— Не знаю… — снова отозвалась баба, но со шкур поднялась, принесла откуда-то медный котел с водой, скупо подбросила в костер плавника.
Привычная работа еще больше успокоила ее, и она уже с интересом смотрела на ватажников. В узких глазах любопытство вспыхивало искорками, пухлые щеки окрасились в маков цвет.
— Где твой муж? — спросил Федор, следя за бабой и кусая пересохшие губы острыми, как у лисы, зубами.
— Разве жена знает, куда лежит в тундре путь воина?
— Разве Рырка воин? Он трусливый песец, — гневно сказал Попов.
Баба промолчала, только движения ее стали проворнее. Федор отвернулся и долго смотрел, как по закопченному днищу котла снуют языки пламени.
— Ты пойдешь в тундру и позовешь Рырку. Говорить станешь, что таньг просил его вернуться. Я не собирался никого зорить. Если же он боится, гости уйдут от него. Твои уши слышали мои слова? Так пусть твой язык не соврет, когда ты увидишь шамана.
— Рырка не вернется. Он скорее уйдет к верхним людям.
— Вернется, — уверенно сказал атаман. — Рырка жадный. Он шаман. Ему плохо будет у верхних людей. Чавчу[10] без нарты и упряжки нечего делать на небе, а он и оленей имать разучился. Другие оленей ему пасут.
— Так ему и скажет мой язык.
Еще одна ночь прошла — светлая, словно день. Солнце нырнуло в море, да скоро снова показало красную спину. Первым в стойбище воротился работный мужик Эйгели. Разговаривать с ним сразу Попов никому не велел. Первым делом шаманья женка самого жирного мяса для него сварила.
Эйгели, оробевший было, оживился, лестные слова атаману сказал:
— Теперь я верю, что ты не дух. Разве келе стал бы заботиться о желудке человека? И убивать ты меня не станешь. Иначе зачем тебе набивать мой живот мясом?
— Кто ты? — спросил Попов.
— Я пурэл из племени анадырских коряков. Восемь зим прошло, как взял меня в плен Рырка. Теперь я пасу его оленей.
— У тебя есть яранга, жена?
— Разве рабу дают ярангу? — грустно спросил Эйгели. — А когда нет яранги, ни одна женщина не согласится сидеть вместе у чужого очага. Шаман дает мне одежду и еду.
— Почему не пришел шаман?
— Он ходит совсем близко, — сказал Эйгели. — Но он боится тебя. Духи покинули его.
— Эйгели, ты наелся? — спросил Федор.
— Да, таньг.
— Эйгели жил в яранге Рырки, — не сводя с него глаз сказал атаман. — Он знает, где шаман берет серебро.
— Ко-о-о, — коряк испуганно отвернулся. — Рырка никому не говорил.
— Ты пойдешь и позовешь шамана. Если сумеешь его привести, я подарю тебе нож.
Морщины зашевелились на лице Эйгели, поползли, собрались у глаз в куропачью лапку.
— Я все сделаю, таньг, как велишь. Я тоже хочу быть человеком.
Попов усмехнулся.
— Хорошо. Но если обманешь, твоя душа никогда не попадет к верхним людям и не узнает сытой жизни.
Эйгели поспешно закивал, заерзал тощим задом на шкурах. В зрачках мелькнули огоньки.
— Хочу сказать тебе, таньг. Сегодня будет пурга. Рырка долго просил об этом злого Духа Холодных Ветров, и он обещал. Глаза мои видели, уши мои слышали.
— В небе большое солнце, — возразил Федор.
— Солнце прячется, когда хотят этого духи.
Эйгели ушел, выгнув дугой спину и поколачивая по коленям длинными руками. Попов долго смотрел, как мелькает его фигура среди рыжих кочек, пока не исчезла она у синеющих вдали сопок.
Рядом со стойбищем по низкой сырой тундре бродили олешки, и не было им числа. Богат Рырка, силен.
С сомнением посмотрел атаман на небо, думая про слова Эйгели. Редкие сизые тучки ходили по небу; над морем, над белыми льдами, как чад от пожарища, вставал черный туман.
— Теря! — крикнул Попов. — Беги в стадо. Скажи Аунке: пурга будет.
— С чего бы? — удивился парень.
— Беги, — хмурясь повторил Попов. — Коль говорю — знать, ведаю.
Теря убоялся спорить. К стаду пошел неспешно, не веря словам атамановым.
К ночи и взаправду пурга пришла с Пресного моря. Шаманья яранга бубном гудела, высокие жерди скрипели, совсем как живые деревья в чаще. Казаки сидели над костром, варили оленину. То ли от сумрака, что объял землю, то ли от того, что ветер брошенной собакой выл, смурно на душе у каждого было, зыбко.