Утром Федора к шаману позвали. Несильный ветер из распадков поземку гнал, по туго натянутым шкурам яранг студеными ладошками похлопывал. Прежде чем идти, Попов на колени встал, помолился. Чуял спиной горячие черные глаза Анкудина, но в разговор вступать не стал.
Рырка встретил его в чоттагине. Баб не было — услал куда-то. Кухлянка, тонким ремешком в поясе перехваченная, сидит ладно, плечи широкие, волосы в редкой седине, от жира блестят.
— Садись, таньг, — важно сказал шаман. — Большой разговор есть.
— Я слушаю тебя, — отозвался Федор, а в груди сердце то замирало, то рвалось птицей.
— Пусть уши твои будут открыты, — шаман отвернулся, посмотрел на очаг, обложенный камнями-голышами.
— Ты по-прежнему хочешь видеть Загадочно Не тающий Лед?
Федору крикнуть бы одно слово: «Нет!», попросить, чтоб шаман отпустил их с миром, но встали перед глазами шесть долгих лет, загубленных в студеном краю, заслонили на миг страх. Попов согласно кивнул.
Шаман же будто не заметил.
— Думай хорошо. Если по-другому решишь, я, может быть, отпущу тебя. Если нет, то я выполню твое желание, но потом ты умрешь.
Федор сощурился. Тело жаром обдало. Единое надо выбирать — жизнь или серебряную гору.
Закрыл лицо руками, и вдруг накатило что-то, помутил разум азарт. В мозгу перезвон: «Авось! Авось! А-во-о-о-ось!» Отнял от лица руки, сказал свистящим шепотом:
— Укажи гору! На все согласен!
— Коккой! — так же шепотом отозвался шаман. — А ты спросил, что думает о смерти второй таньг?
— Он думает так же, — резко бросил Федор, стараясь забыть в этот миг пронзительные глаза Анкудина. — Он мой раб.
— Коккой! — повторил Рырка и вытер заблестевший лоб темной ладонью. — Завтра маленьким аргишем я поведу тебя к твоей смерти. Уходи.
В последнем слове почудилось Попову презрение. Отмахнулся мысленно, ушел, питая еще какую-то надежду.
Только упала за ним шкура, закрывающая вход в ярангу, вылез из полога Тыко, с тетивы лучной стрелу снял, сел напротив шамана на корточки, на лбу коричневые морщины собрал.
— Отец, белые волки вчера снова взяли из стада важенку и двух быков.
— Пусть, — сказал Рырка. — Звери знают закон тундры. Они не возьмут больше, чем им надо.
Долго в чоттагине тишина стояла.
— Ты убьешь таньгов, отец?
Шаман на Тыко быстро глянул, сказал:
— Да.
— Духи отвернутся от нас…
Рырка по лицу ладонями провел, глаза прикрыл.
— Ты сам слышал: я предлагал таньгам уйти. Я пугал их смертью. Они не услышали меня… Я был и останусь здесь хозяином.
— Пришельцы сильные…
— Да, пока у них есть палки, далеко бросающие огонь. Я научил женку забрать у таньгов черный песок и зарыть его далеко от стойбища. Огненная палка теперь мертва.
— Они сказали, что если мы убьем их, то придут другие и убьют нас. Я боюсь мести таньгов… Прежде чем убить их, покажи им озеро Черной пасти, быть может, они повернут назад.
Рырка с сомнением покачал головой:
— Такие не повернут. Но я послушаюсь тебя, Тыко. Путь моей упряжки пройдет по краю пропасти, где живут духи, и ты увидишь, что я прав.
Сон не пришел в ту ночь к Попову. И чем больше думал он про свою жизнь, чем больше вспоминал прошлое, тем меньше боялся смерти и верил, что все обойдется. Про Анкудиновы слова за ночь несколько раз вспоминал. Гнал их от себя. Что воля без чести, без власти? Холопьи слова гулящий говорил.
Порешил Попов: как только укажет ему Рырка гору, биться с ним станет атаман.
Наступил рассвет. Никто не шел от шамана, не звал аргишить. Извелся Федор, ожидая часа урочного. Анкудину сказал, как он порешил.
Тот невесело засмеялся.
— Шаман свое думает…
Не смутили Попова те слова. Голова жаром пылала, душа от нетерпения ныла.
Заря от невидного за краем земли солнца выгорела, синий мороз густым стал, белая луна вылезла из-за сопок. И когда решил Федор идти к шаману испросить причину задержки, у яранги захоркали олени, деревянный стук рогов послышался, снег заскрипел.
— Ваше время пришло, таньги, — раздался за шкурами голос.
Вылезли из яранги, осторожно озираясь. Три упряжки увидели. У одной, запряженной белыми оленями, Рырка — косолапый, высокий, с непокрытой головой и тоже во всем белом: кухлянка, штаны, торбаса.
Глянул Федор окрест, и жуть взяла: вокруг наст белый, весь в бурмицких жемчугах, в небе бесовское зеленое пламя пляшет, по окоему волчья мгла стелется.
Тряхнул головой, прогоняя наваждение, бороду выпростал из-под ворота кухлянки.
— С богом, Анкудин. Да спасет нас Христос!